Глава 1. От мифа к науке

Запретный плод

Что такое сексология? Даже образованные люди большей частью считают ее разделом медицины, молчаливо отождествляя с сексопатологией. Между тем с самого своего возникновения слово "сексология" обозначало междисциплинарную, даже энциклопедическую, отрасль знания. В 1909 г., рецензируя книгу Фореля "Половой вопрос", известный русский писатель и публицист Василий Розанов выразил удивление, почему ни один немец с характерной для этого народа любовью к теоретизированию и классификации до сих пор не придумал слова "сексуалогия", обозначающего особую науку "о поле" или "о полах"^*. На самом деле такой человек по имени Иван Блох уже нашелся. В 1907 г. в книге "Сексуальная жизнь нашего времени в ее отношениях к современной культуре" Блох провозгласил создание новой "науки о поле" (Sexualwissenschaft), подчеркнув, что она должна синтезировать данные всех наук о человеке, включая общую биологию, антропологию, этнологию, философию, психологию, медицину и историю литературы и культуры.

^* (Розанов В. Афродита и Гермес.- Весы, 1909, № 5, с. 47.)

Разумеется, рождение термина и создание отрасли знания - не одно и то же. Люди интересовались проблемой пола всегда. Уже древнейшие мифологические, а позже философские системы содержали какие-то объяснения природы половых различий, сведения об анатомии и физиологии гениталий, технике полового акта, зачатии, беременности и родах. Благодаря обобщенному в них историческому опыту древние китайские трактаты об "искусстве спальни", индийская "Камасутра" или "Наука любви" Овидия и сегодня представляют не только исторический интерес. Однако древняя эротология, т. е. теория и практическое искусство любви, не ставила своей целью исследовать сексуальность. Она скорее обосновывала и конкретизировала то отношение к ней, которое было принято в соответствующем обществе. Необходимая предпосылка научного исследования сексуальности - преодоление религиозно-мистического отношения к ней, принципиальная установка на то, чтобы анализировать половую жизнь не в терминах религии и морали, которые в разных обществах вовсе не одинаковы, а в естественно-историческом ключе, на основе достоверно установленных фактов. Такая задача была впервые поставлена лишь во второй половине XIX века. Почему так поздно? Объективное изучение сексуальности было невозможно без предварительного развития целого комплекса биологических и социальных наук. Кроме того, нужно было преодолеть жесточайшее сопротивление церкви и буржуазного ханжества. Официальная мораль буржуазного общества в XIX веке была насквозь пронизана антисексуальными установками [167; 203; 218]. Не только половая жизнь, но и весь телесный "низ" считались грязными и непристойными, о чем порядочным людям не положено думать и тем более говорить вслух. В Англии в начале XIX века даже попросить соседку по столу передать цыплячью ножку считалось неприличным, так как слово "ножка" вызывает сексуальные ассоциации. Приходя к врачу, женщина показывала, где у нее болит, не на собственном теле, а на кукле. В некоторых библиотеках книги, написанные женщинами, хранились отдельно от книг авторов-мужчин.

В XIX веке свирепствует моральная цензура. По соображениям благопристойности запрещаются произведения Ронсара, Лафонтена, Руссо, Вольтера, Прево, Беранже и других авторов. В 1857 г. во Франции состоялось два судебных процесса. Автор "Госпожи Бовари" был оправ-дан, ибо "оскорбляющие целомудрие места", "хотя и заслуживают всяческого порицания, занимают весьма небольшое место по сравнению с размерами произведения в целом", а сам "Гюстав Флобер заявляет о своем уважении к нравственности и ко всему, что касается религиозной морали"^*. Бодлер был осужден и цензурный запрет на 6 стихотворений из "Цветов зла" снят только в 1949 г. То же самое происходило и в других странах [131]. Уже сама постановка проблем пола в этих условиях требовала большого личного мужества.

^* (Цит. по Мору а А. Литературные портреты/Пер. с франц.- М., 1970, с. 190.)

Первыми людьми, начавшими систематическое изучение половой жизни, были врачи, и начали они, естественно, не с ее нормальных, а с патологических форм. В числе родоначальников сексологии обычно упоминаются профессор психиатрии Венского университета Рихард фон Крафт-Эбинг (1840-1902), швейцарский невропатолог, психиатр и энтомолог Август Форель (1848-1931), немецкие психиатры Альберт Молль (1862-1939) и Магнус Хиршфельд (1868-1935), австрийский психиатр, родоначальник психоанализа Зигмунд Фрейд (1856-1939), немецкий дерматолог и венеролог Иван Блох (1872-1922) и английский публицист, издатель и врач Генри Хэвлок Эллис (1859-1939) [207, 345]. Это были во всех отношениях разные люди. Монархист, консерватор Молль имел идеологически мало общего с социал-демократом Хиршфельдом или с пацифистом и рационалистом Форелем. Разными были и их теоретические позиции, но всем им нередко приходилось трудно. Крафт-Эбинг, маститый немецкий психиатр, автор первого систематического руководства "Сексуальная психопатия" ("Psychopathia sexualis", 1886), наиболее деликатные места в своей книге написал по-латыни, чтобы сделать их недоступными широкому читателю. Тем не менее в 1891 г. рецензент ведущего английского медицинского журнала обвинял его в смаковании "грязных деталей", выражая надежду, что сама бумага, на которой напечатана эта ужасная книга, будет использована для столь же низменных нужд. Поднимался даже вопрос о лишении Крафт-Эбинга полученного им звания почетного члена Британской медико-психологической ассоциации. Блох большую часть своих сексологических работ публиковал под псевдонимом. Труды Эллиса английская цензура запрещала как "непристойные", а сам он подвергался судебным преследованиям, причем ни один авторитетный ученый или медик не осмелился в то время публично выступить в защиту его основного труда, ныне признанного классическим. Основанный Магнусом Хиршфельдом Сексологический институт был разгромлен немецкими фашистами. Итальянский врач и антрополог Паоло Мантегацца из-за своей книги "Половые отношения человечества" едва не лишился профессорской кафедры и места в сенате. Подобные факты не раз случались и позже, делая историю сексологии весьма похожей на мартиролог.

Даже вполне "благополучным" исследователям, оставившим заметный след в науке, долгие годы приходилось жить и работать в атмосфере враждебности и подозрительности, особенно в том, что касалось их собственной сексуальности. Повышенный интерес к ней проявляют и их современные биографы. Старая богословская идея о греховности половой жизни превратилась в массовом сознании в прочное убеждение, что у всякого, кого интересует "секс", у самого что-то по этой части не в порядке. Вообще говоря, заинтересованность ученого в том или ином предмете нередко стимулируется какими-то его личными жизненными проблемами. Однако так бывает далеко не всегда, да и сами эти проблемы могут быть разными. Никто не думает, что физиологией питания занимаются обязательно обжоры (а может быть, язвенники?), языкознанием - косноязычные, а криминологией - потенциальные преступники. К тому же сексуальность - предмет общеинтересный, а проблема "нормы" здесь особенно сложна. Одному собственная сексуальность кажется "чрезмерной", другому - "недостаточной".

Наличие каких-то личных проблем, если только они осознаны, в принципе не исключает возможности их объективного исследования. Иначе пришлось бы признать, что самые важные вопросы изучать вообще некому. Женщины не могут судить о женской психологии потому, что они пристрастны, а мужчины - потому, что они некомпетентны. Рабочий не может изучать положение рабочего класса из-за субъективной заинтересованности и недостатка образования, а интеллигент - в силу своей "посторонности". Тут образуется порочный круг. Если человек может исследовать только то, к чему он лично причастен, то объективное знание принципиально невозможно: европеец не может понять африканца, здоровый - психически больного. Если личный опыт для познания вреден, то для изучения человеческих проблем придется приглашать марсиан. Однако в том-то и состоит значение науки, что она вырабатывает объективные (хотя и относительные) критерии, позволяющие оценивать степень доказательности различных взглядов и теорий независимо от того, какими личными чувствами и пристрастиями вдохновлялся сформулировавший их ученый. Это в полной мере относится и к сексологии.

Эмансипация сексологических знаний от религиозно-моральных догматов могла начаться только в сфере биологии не только потому, что пол - универсальное биологическое явление, но и потому, что биология была ведущей отраслью естествознания второй половины XIX века, а эволюционная теория Дарвина служила методологическим образцом для других наук. Нетрудно понять и то, почему изучение проблем пола началось не с нормы, а с патологии. "Нормальная" половая жизнь еще казалась ученым сравнительно простой, однозначной, не требующей особых объяснений. Другое дело - "половые извращения", к числу которых в XIX веке относили все морально осуждаемые формы сексуального поведения и вообще всякий секс, не связанный с продолжением рода, которое казалось единственной "естественной" функцией пола.

В развитии теоретической сексологии XIX - начала XX века отчетливо проступают две тенденции [206]: 1) постепенное ослабление жесткого биологического детерминизма в пользу более тонких и сложных психологических теорий и 2) усложнение и обогащение самого понятия нормы на основе включения в нее широкого спектра вариаций.

Критикуя наивность биологических теорий пола XIX веха, нужно помнить не только об ограниченности самого принципа биологического редукционизма, стремившегося свести сложные социальные и психические явления к элементарным биологическим законам, но и о том, что биология, к которой апеллировали ученые этого периода, была еще весьма неразвита. Недостаток достоверных эмпирических фактов (даже половые гормоны еще не были открыты) неизбежно восполнялся умозрительными общими построениями, а их отправной точкой большей частью служили нормы обыденного сознания и буржуазной морали.

Эволюционизм XIX века видел в прошлом только подготовку настоящего и невольно идеализировал это настоящее. Это касается даже классиков науки: например, Чарлз Дарвин в книге "Происхождение человека и половой отбор" (1871) провозгласил эволюцию половой морали от "распущенности дикаря" к высоконравственной моногамии викторианской Англии следствием естественного биологического закона. Столь же непреложными представляются Дарвину психологические различия между полами: агрессивного напористого мужчину дополняет пассивная нежная женщина. По меткому выражению американского исследователя Арно Карлена [218], в XIX веке наука заменила религию в качестве обоснования традиционных нравов.

Если раньше установка на половое воздержание и умеренность подкреплялась религиозно-этическими доводами о греховности и низменности "плотской жизни", то теперь на первый план выходят псевдобиологические аргументы - растрата "половой энергии" истощает жизненные силы организма, которые следовало употребить на что-то полезное. Большинство биологов XIX века, подобно христианским богословам, видели единственный смысл и оправдание половой жизни в продолжении рода. Все формы сексуальности, преследующие иные цели и не связанные с деторождением, в свете этой установки выглядят не только безнравственными, но и "противоестественными" (этот термин пришел в биологию непосредственно из богословия). Разумеется, противопоставление "естественного" и "противоестественного" никогда не имело и не имеет ясных критериев [345]. Что значит "вести себя естественно"? Следовать примеру природы? Предписание слишком неопределенно, так как природа дает разные примеры, да и сам человек существенно изменяет ее, создает "вторую природу". Подражать животным? Тогда история культуры оказывается сплошным регрессом; кроме того, разные виды животных ведут себя по-разному. Руководствоваться "самоочевидным" предназначением органов тела, употребляя их только так и не иначе (глаза - чтобы видеть, желудок - чтобы переваривать пищу и т. д.)? Но многие органы тела полифункциональны, к тому же все они взаимосвязаны. Это в полной мере относится и к половой системе. Апелляция к "естественности" лишь прикрывает незнание предмета и идеологический консерватизм.

Какой бы консервативной ни была биолого-медицинская теория, она обязательно задает вопрос: почему? Для богословия сексуальные аномалии были просто грехом, за который виновные должны отвечать перед богом и людьми. Для науки они представляют проблему - почему возникают такие непонятные явления, как половое влечение к людям собственного пола (гомосексуализм), потребность переодеваться в одежду другого пола (трансвестизм), причинять страдания сексуальному партнеру (садизм) или испытывать их самому (мазохизм), бесполезная растрата драгоценного семени (онанизм) и многие другие столь же странные вещи? Что это - преступление, за которое нужно наказывать, или болезнь, которую нужно лечить? А если лечить, то чем и как? Ответить на эти вопросы было не так-то просто.

Молодая наука психиатрия (название ее появилось лишь в начале XIX века) сначала видела мир черно- белым: человеческая душа либо здорова, либо больна, существует либо норма, либо патология. Однако уже в начале XIX века врачи заметили, что наряду с "безумными" людьми существуют и такие, которые нормальны во всем, кроме одной какой-то частности. В 1835 г. английский врач и этнограф Джеймс Причард ввел понятие "морального помешательства (moral insanity)", "морбидной перверсии" - болезненного извращения некоторых чувств и влечений, но без потери разума. Это понятие как нельзя лучше подходило для описания девиантных (отклоняющихся от нормы) форм сексуального поведения, затрагивающих отдельные компоненты полового влечения (выбор необычного объекта, ситуации или способа удовлетворения).

В XIX веке психиатры детально описывают симптоматику разнообразных "половых извращений" (перверсий). Термин "извращение" подчеркивал органический характер таких нарушений, то, что они не имеют якобы ничего общего с нормальной, здоровой сексуальностью. Особенно много сделал в этом плане Крафт-Эбинг, книга которого "Сексуальная психопатия" содержит огромный клинический материал. Однако в интерпретации данных единообразия никогда не было. Характерна в этом смысле продолжавшаяся несколько лет дискуссия между Крафт-Эбингом и знаменитым французским психологом Альфредом Бине о природе фетишизма. Крафт-Эбинг, стоя на позициях биологического детерминизма, придавал решающее значение конституциональным факторам. Напротив, Бине подчеркивал роль ассоциативных связей: во время случайной эякуляции рядом с подростком оказывается женщина с надушенным сиренью платком, и в результате закрепления этой ассоциации запах сирени отныне вызывает у него половое возбуждение даже в отсутствие женщины. Однако почему случайная психологическая ассоциация у одного человека закрепляется, а у другого - нет? Видимо, считали Крафт-Эбинг и Молль, дело в индивидуальном предрасположении. Какова же природа этого предрасположения - является ли оно врожденным или обусловлено прошлым опытом человека, условиями его воспитания, ранними травмирующими переживаниями и т. п.? Особенно острые споры развертывались по поводу однополой любви, "содомского греха" по библейской терминологии. Сегодня эти споры кажутся спекулятивными, иногда даже странными. Однако в них ставились и уточнялись многие вопросы, не утратившие актуальности и сейчас. Молля наряду с Фрейдом считают одним из родоначальников изучения детской сексуальности; его идея о существовании особой стадии "подростковой интерсексуальности" по сей день импонирует некоторым исследователям. Хиршфельд, подробно описавший трансвестизм, который он считал следствием нарушения нормального соотношения в организме мужских и женских гормонов, также внес большой вклад в изучение гомосексуализма. В 1908 г. он основал первый в мире сексологический журнал, а в 1918 г.- первый Институт сексологии, научный, лечебно-консультационный и просветительный центр, просуществовавший вплоть до прихода к власти в Германии нацистов. Важнейшей заслугой Хиршфельда было то, что он положил начало массовым сексологическим опросам анкетного типа. В 1903 г. он разослал анонимный вопросник, касающийся половой жизни 3 тыс. студентов (было получено 1756 ответов); в 1904 г. подобные письма были направлены 5721 берлинскому рабочему. Несмотря на несовершенство методики Хиршфельда, его данные и сегодня используются в целях сравнения.

Развитие клинической сексологии получило в начале XX века дополнительный стимул со стороны гуманитарных наук, прежде всего этнографии и истории. Уже древнейшие путешественники и географы, описывая быт и нравы чужих народов, уделяли какое-то внимание их половой жизни. Многочисленные факты такого рода содержат и этнографические описания XVIII - начала XIX века, но они были несистематичными, напоминая зачастую сборники анекдотов. Неспособные отрешиться от норм своей собственной половой морали европейские авторы, говоря словами Ф. Энгельса, часто рассматривали нравы неевропейских народов - первобытные условия "через очки дома терпимости" [2 с. 41]. Когда одного английского миссионера спросили об обычаях и нравах туземцев, он уверенно ответил: "Обычаев никаких, нравы скотские". Возникновение в XIX веке этнографии и антропологии должно было изменить положение вещей. Разумеется, пока европейская культура не научилась критически анализировать свою собственную половую мораль, не могло быть и речи об объективном изучении "чужой" сексуальности. Большинство этнографов и антропологов конца XIX - начала XX века предпочитали не касаться этих "скользких" вопросов, да и публиковать такие материалы было трудно. Тем не менее делаются первые попытки обобщения историко-этнографических данных, например "Эволюция брака и семьи" французского этнографа Шарля Летурно (1888), "История человеческого брака" финского этнографа и социолога Эдварда Вестермарка (1891) и др. Сведения о сексуальном символизме и поведении приводились также в работах по истории религии и в связи с изучением древних обрядов инициации, тайных обществ и мужских союзов. Классическая филология не могла обойти молчанием проблему античной педерастии и т. д.

Первую попытку соотнести клинические и культурологические данные о человеческой сексуальности предпринял уже Иван Блох, который понимал, что биологический подход к сексуальности необходимо дополнить культурно-историческим. В своих многочисленных книгах и статьях он как раз и пытался реализовать такой синтез.

Хотя с точки зрения современной науки работы Блоха поверхностны и недостоверны, они вводили в широкий оборот неизвестные его современникам факты, заставляя ученых искать им объяснение. Комплексный подход, но с явным креном в сторону биологии характерен и для крупнейшего популяризатора сексологии начала XX века Огюста Фореля, книга которого "Половой вопрос" (1905) имела самое широкое распространение вплоть до середины 20-х годов.

Переориентация сексологической теории с биологии на психологию наиболее отчетливо выражена в работах Хэвлока Эллиса, которого Г. С. Васильченко [62] считает самым ярким и талантливым представителем энциклопедического направления в сексологии. Семитомный труд Эллиса "Исследования по психологии пола" ("Studies in the Psychology of Sex", 1897-1928) содержит все, что было известно в то время по психологии сексуальности. Главный пафос Эллиса - в гуманистическом стремлении понять многообразие форм человеческой сексуальности, вместо того чтобы безоговорочно осуждать все то, что не отвечает нормам современной культуры или нашим собственным склонностям. Эллис способствовал пониманию пластичности человеческой сексуальности. Больше, чем кто-либо другой, он содействовал преодолению ложных представлений и страхов относительно мастурбации, активно боролся за изменение консервативно-патриархальных установок по отношению к женщинам. На него во многом опирался известный голландский гинеколог Теодор Хендрик Ван де Велде (1873-1937) в своей книге "Идеальный брак" (1926), которая была самой популярной книгой по практической сексологии с середины 20-х до начала 60-х годов (в 1967 г. вышло 77-е издание); в этой книге женщина едва ли не впервые выступает не как простой объект сексуальной активности мужчины, а как его равноправный партнер, интересы которого должны строго соблюдаться.