Вчера и сегодня

Происходящие в наши дни сдвиги в половой морали и поведении часто называют броским, но не слишком определенным термином "сексуальная революция". Действительно ли это резкая трансформация, "взрыв" традиционных норм или же просто ускоренное продолжение эволюционного процесса, идущего уже несколько столетий? Затрагивают ли эти сдвиги только ценностные ориентации людей или их реальное поведение? Как связаны эти процессы с изменениями в системе половых ролей, положении женщин, структуре и методах социализации детей и подростков? В изучении процессов 30-40-летней давности решающее слово принадлежит, разумеется, социологии, но эмпирические исследования и опросы (типа опросов Кинзи) бессильны определить долгосрочные исторические тенденции. Какой исторический период брать в качестве точки отсчета - эпоху Возрождения, XVII или XVIII век? Знаменовало ли начало буржуазной эпохи постепенную либерализацию половой морали и "эротизацию" культуры, как полагает философ Фуко [167], или, напротив, усиление антисексуальных репрессий, как думает французский историк Жан-Луи Фландрен [164]?

Отношение средневековой культуры к сексуальности было, как известно, амбивалентным. Официальная христианская мораль была аскетической и антисексуальной, осуждая не только "похоть", но и индивидуальную любовь, так как она мешает выполнению обязанностей благочестия. Единственным оправданием половой жизни считалось продолжение рода в рамках церковного брака, но и здесь она подвергалась тщательной регламентации (запрещение сношений по постам и многочисленным праздникам, табуирование наготы, эротической техники и т. п.).

Однако наряду с официальным аскетизмом в феодальном обществе вполне легально существует блестяще описанная М. М. Бахтиным карнавальная культура. Продолжая традиции древних оргиастических праздников, средневековый карнавал допускал и демонстрацию обнаженного тела, и переодевание мужчин в женскую одежду и наоборот, и открытое выражение эротики. Аскеза и карнавал выступали не только как противоположности, символизирующие соответственно духовный "верх" и телесный "низ", но и как чередующиеся и взаимодополнительные элементы определенного цикла по принципу "всему свое время". Более того, церковь сама инкорпорирует в свои обряды некоторые элементы карнавального действия. Повседневный быт, по-видимому, представлял собой своеобразную смесь этих двух миров. Средневековые люди не отличались особой стыдливостью, "факты жизни" свободно обсуждались и в крестьянской, и в рыцарской среде, широко обыгрывались в народном художественном творчестве. По мере развития индивидуальности в средневековой культуре появляется попытка синтеза "духовной" и "физической" любви - куртуазная любовь трубадуров. При всей своей условности и манерности лирика трубадуров возводит любовную страсть в ранг высшего человеческого переживания. Как ни идеален образ Прекрасной дамы, рыцарь смотрит на нее преимущественно "телесными очами" [28, 86]. Хотя куртуазная поэзия оказала громадное влияние на формирование позднейшего европейского идеала любви, она была достоянием очень узкой феодальной элиты и имела мало общего с реальным бытовым поведением.

Буржуазная культура нового времени разрушила биполярную структуру, где наверху была аскеза, а внизу - карнавал. Гуманисты эпохи Возрождения подвергли сокрушительной критике монашеский аскетизм и мораль воздержания. Гуманистический идеал всесторонне развитой гармоничной личности не признает антагонизма между духовным "верхом" и телесным "низом". Именно гуманистическая реабилитация плоти обычно рассматривается историками как начало эротизации культуры. Однако ренессансный дух свободы и раскованности торжествовал недолго. Те же самые силы, которые подорвали власть аскезы, разрушили и ее антипод - карнавальную культуру. Хотя буржуазное общество выступало против феодализма под флагом свободы развития личности, уже в XVI-XVII веках человек начинает трактоваться преимущественно как homo economicus (человек экономический), который реализует себя прежде всего, а то и исключительно, в труде и деловом преуспеянии. Гипертрофированное чувство времени и потребности в достижении (взаимосвязь этих явлений установлена психологами) влечет за собой также изменение соотношения труда и игры, которой отводится теперь подчиненное, ограниченное место (делу время, потехе час). Между тем здоровая человеческая сексуальность органически связана с игрой, праздником, смехом, и подавление любого из этих начал, как правило, сопровождается подавлением других.

Возрождение и не думало подавлять смех, тело, игру и чувственность. Наоборот, оно легализовало их, открыв доступ в "высокую" культуру, но официальная культура в отличие от карнавала всегда регламентирована и подчинена каким-то общим принципам. Когда на смену христианскому аскетизму приходит буржуазная мораль самоограничения, телесно-эмоциональная сторона бытия, включая сексуальность, снова подвергается гонениям. Это хорошо видно на примере эволюции отношения к телу. Средневековая культура была в этом аспекте амбивалентна. На одном полюсе - совершенно бестелесный иконописный лик, на другом - карнавальное, гротескное тело, в облике которого предпочтение отдается "низу" и плотоядно смакуются все его физиологические отправления.

Эпоха Возрождения выработала новый телесный канон, предполагающий "совершенно готовое, завершенное, строго отграниченное, замкнутое, показанное извне, несмешанное и индивидуально-выразительное тело" [14]. Этот образ резко отличается и от иконописного лика с его бестелесностью, и от гротескного тела - открытого, незамкнутого, лишенного жесткой очерченности, слитого с природой. Новый телесный канон был одним из аспектов исторического процесса индивидуализации человека, но содержал в себе определенное противоречие. С одной стороны, тело реабилитировано, его все свободнее изображают в живописи, отдают должное телесным переживаниям, в том числе эротическим. Некоторые классики Возрождения изображают даже вовсе запретные сюжеты ("Леда и лебедь" Рафаэля, гравюры Джулио Романо и т. д.). С другой стороны, тело мыслится как подчиненное рационально-духовной сущности человека, поэтому телесный "низ" и все с ним связанное начинают казаться вульгарными. Традиционное изображение тела в деиндивидуализированном, природно-физиологическом ключе вызывает моральное и эстетическое осуждение. Люди начинают стыдиться своего тела. В XVI-XVIII веках нагота запрещается сначала в общественных местах, а затем становится "неприличной" даже наедине с собой^* (свидетельство тому появление в XVIII веке различных видов ночной одежды - шлафроков, пижам и т. д.). Параллельно табуированию телесных отправлений усиливается цензура над речью. В Средние века и в эпоху Возрождения телесные переживания вербализировались и обсуждались достаточно свободно. Новый канон речевой пристойности начинает искоренять эти слова. "В чем повинен перед людьми половой акт - столь естественный, столь насущный и столь оправданный,- что все как один не решаются говорить о нем без краски стыда на лице и не позволяют себе затрагивать эту тему в серьезной и благопристойной беседе? Мы не боимся произносить: убить, ограбить, предать,- но это запретное слово застревает у нас на зубах. Нельзя ли отсюда вывести, что чем меньше мы упоминаем его в наших речах, тем больше останавливаем на нем наши мысли?" - спрашивал Мишель Монтень^**.

^* (Хотя средневековая культура в целом считала наготу унизительной и стыдной, обнаженное тело нередко фигурировало в публичных церемониях, да и в быту; люди не только купались, но и спали голыми, по нескольку человек в одной постели и т. д.)

^** (Монтень М. Опыты. Кн. 3.- М.- Л.: Наука, 1960, с. 84.)

Языковая цензура неотделима от цензуры над телом. Телесный "жир", который раньше считался признаком здоровья, благополучия и богатства, так что "жирные" ингредиенты составляли важный элемент всех народных праздников (французское выражение - les jours gras), теперь оценивается отрицательно, как и обжорство и прочие излишества. Правила хорошего тона запрещают держать локти на столе, чавкать, рыгать, сморкаться и т. д. Короче говоря, взят жесткий курс на дисциплинирована и языка, и тела. Сексуальность - лишь один из его объектов.

Особенно сильно новые веяния заграгивают педагогику. Средневековый образ ребенка был неоднозначен, амбивалентен. С одной стороны, ребенок считался воплощением чистоты и невинности. С другой стороны, повседневное участие детей в жизни взрослых и весь деревенский уклад быта не позволяли уберечь их от сексуальных впечатлений, да никто, за исключением монахов, и не пытался это сделать. К проявлениям сексуальности у мальчиков относились в общем снисходительно. Мастурбация считалась типичным "детским грехом", а юность - возрастом, когда человек физически не может подавлять своих сексуальных желаний; это даже служило доводом в пользу ранних браков.

В новое время усиливается забота о сохранений "невинности" ребенка, как физической, так и психологической, в смысле "блаженного неведения". Уже в начале XV века доминиканский монах Джованни Доминичи учил, что ребенок вообще не должен различать мужчин и женщин иначе, как по одежде и волосам, обязан спать в длинной рубашке, родители должны всемерно воспитывать в нем стыдливость и т. д. [137].

В XV-XVI веках такие пожелания редко осуществляли. Как свидетельствуют записки личного врача Людовика XIII, в начале XVII века родители и другие взрослые не только свободно обсуждали при детях вопросы пола, но и не видели ничего худого в том, чтобы "поиграть" с гениталиями мальчика, вызвать у него эрекцию и т. п. Однако постепенно нравы менялись. В дворянских семьях детей отделяют от взрослых, доверяя заботам специально приставленных воспитателей. Усиливаются сегрегация мальчиков и девочек, а также запреты на наготу и всякого рода телесное экспериментирование. Янсенистская школа Пор-Рояля (ясенизм - течение во французском и нидерландском католицизме), оказавшая сильное влияние на педагогику нового времени, провозглашает принцип строжайшего контроля за поведением и чувствами ребенка. Ребенок должен быть всегда спокойным, сдержанным, никак не выражать своих чувств. Даже спать он должен так, чтобы тот, кто подойдет к постели, не мог разглядеть форму его тела [137]. Такой же строгий контроль учреждается за чувствами и мыслями подростков.

Если средневековая церковь считала, что юношеские сексуальные желания не могут быть подавлены, то педагогика XVII-XVIII веков настаивает на таком подавлении. В XVII-XVIII веках резко усиливается религиозное осуждение мастурбации, в которой теологи видят уже не простительное детское прегрешение, а один из самых страшных пороков. В XVIII веке к богословским аргументам прибавляются псевдомедицинские. В XVI веке знаменитый итальянский анатом Габриэль Фалл опий (он описал маточные трубы) даже рекомендовал мастурбацию как средство увеличения полового члена у мальчика [137]. В XVIII веке утверждается мнение, что онанизм - опасная болезнь, порождающая безумие и моральную деградацию. Люди были настолько запуганы этим, что применяли для борьбы с онанизмом даже кастрацию. В 1850-1880 гг. чтобы отучить детей от этого "порока", применялись хирургические операции (обрезание, инфибуляция и т. д.), в конце XIX века в моду вошли приборы, напоминавшие средневековые "пояса добродетели", и т. д.

Впрочем, осуждается не только мастурбация. Половое воздержание, которое раньше считалось религиозной добродетелью, необязательной для мирян, в начале XIX века возводится в медико-биологический императив. В биологической ценности "сперматической экономии" никто не сомневается, а приводимые в ее пользу аргументы слово в слово воспроизводят доводы буржуазных экономистов о полезности накопления и сбережения [93]. Расходование семени постоянно сравнивается с тратой денег. Интересно, что вплоть до конца XIX века главным обиходным выражением, обозначавшими английском языке эякуляцию, был глагол "to spend" (тратить) [244].

Репрессивная половая мораль и антисексуальная агитация не мешали тому, что в XVII-XVIII веках в Европе значительно увеличивается количество внебрачных рождений и добрачных зачатий. По подсчетам английского историка и демографа Питера Ласлетта, по крайней мере одна пятая, а скорее даже две пятых всех зачатий в Англии между 1750 и 1800 г. осуществлялись вне брака и вообще женихи и невесты обладали гораздо большим сексуальным опытом, чем принято думать [229]. В американских колониях, где нравы были более строгими, процент беременных невест увеличился с 3,3 в 1680 г. до 16,7 в последней трети XVIII века (данные основаны на подсчете рождений через 6 мес после свадьбы)^*.

^* (Одни историки [320] видят в этих цифрах признак начинающейся сексуальной революции, другие утверждают, что статистика добрачных беременностей на Западе обнаруживает определенную цикличность: в США ее минимальный уровень (около 10% всех первых рождений) приходится на XVII век и середину XIX века, максимальный - на вторую половину XVIII века (около 30%) и современность (20-25%). Эти историки полагают, что половая сдержанность до брака характерна для периодов, когда отношения между поколениями строго регламентированы, семейный контроль за поведением молодежи подкрепляется внесемейными институтами и основная масса населения придерживается более или менее единой системы ценностей. Напротив, рост добрачных связей типичен для периодов, когда отношения детей и родителей двусмысленны и неопределенны, социальные устои моральных норм ослаблены или эти нормы не соответствуют новым условиям повзросления и значительная часть населения не разделяет норм господствующей культуры.)

Содержательная оценка этих тенденций далеко не однозначна. Эдуард Шортер [320] видит в увеличении числа добрачных связей и беременностей доказательство либерализации половой морали и того, что сексуальные потребности стали играть большую роль в повседневной жизни. Фландрен, напротив, объясняет это усилением антисексуальных репрессий, а также рядом социально-исторических обстоятельств [164].

В XVII-XVIII веках ослабевает, а затем и вовсе отменяется ответственность мужчины за соблазнение девственницы (в Среднее века это довольно строго наказывалось). Одновременно повышается средний брачный возраст и увеличивается число холостяков. Средний возраст вступления в Орак в Раннем средневековье точно не известен, но с XV по XVIII век он заметно повысился [164]. Например, во Франции средний возраст вступления женщины в брак повысился с 20 лет в XVI веке до 24-25 лет в XVIII веке. Это значит, что девушки должны были воздерживаться от половой жизни на 5 лет дольше. Брачный возраст мужчины всегда был выше, зато от них не требовали сохранения девственности. В средневековых городах существовали многочисленные, причем дешевые, публичные дома; повседневным бытовым явлением были групповые изнасилования; определенный выход юношеской сексуальности давали и формально признаваемые "королевства шутов", "веселые аббатства" и т. д. Централизация государственной власти и новая половая мораль существенно подорвали эти "вольности". В XVI-XVII веках во Франции постепенно закрываются муниципальные бордели, почти полностью прекращаются уличные насилия, ограничиваются права юношеских организаций. Это подрывает традиционные способы удовлетворения сексуальных потребностей. В то же время индустриализация резко увеличивает приток в города ищущих работы бедных девушек из деревни; они-то и становятся главными жертвами "соблазнителей", причем не в силу собственных сексуальных потребностей, а вынужденно, ради денег, крова или работы, из-за изолированности и социальной беспомощности.

Серьезные споры вызывает и эволюция принятых в народной, прежде всего крестьянской, среде обычаев ухаживания. Шортер [320] считает описанные бытописателями XIX века сравнительно свободные нравы деревенских "посиделок", где юноши и девушки имели довольно широкие возможности для сексуальных контактов (объятия, поцелуи, иногда интимные ласки), за исключением половых сношений, продуктом нового времени. На самом деле, как справедливо замечает Фландрен, такие обычаи, известные не только во Франции, но и в Испании, Германии, Северной Италии, Скандинавских и славянских странах, являются весьма старинными. Почти во всех архаических обществах существовали какие-то формы более или менее свободных добрачных сексуальных контактов между юношами и девушками на групповой основе или в виде пробного брака. По мере христианизации такие обычаи не столько исчезают, сколько камуфлируются, создавая разрыв между официальной и бытовой культурой.

Много примеров такого рода дает русская этнография. Хотя официальная религиозная мораль всячески пеклась о сохранении девственности, народные обычаи были отнюдь не так строги. Повсеместно принятые формы группового общения молодежи ("посиделки", "поседки", "вечерки" и т. д.) не только допускали, но даже требовали некоторой вольности в обращении, так что девушка, чересчур усердно сопротивлявшаяся ухаживанию и шуткам, могла быть исключена из собрания [17]. В некоторых русских и украинских деревнях существовал обычай "подночевывания", или "ночевки", когда парень (иногда даже двое - трое парней) оставался с девушкой до утра. Хотя считалось, что они при этом сохраняли целомудрие, в XIX веке этому мало кто верил [34]. В некоторых календарных и свадебных обрядах сохранялись откровенные пережитки и элементы оргиастических праздников. Например, на русском Севере в конце XIX- начале XX века сохранялись "яровуха" и "скакания", которые Стоглавый собор уже в середине XVI века именовал "бесовскими". "Скакания" происходили накануне венчания в доме жениха, куда молодежь, исключая невесту, ходила "вина пить", после чего все становились в круг, обхватив друг друга за плечи, и скакали, высоко вскидывая ноги, задирая подолы и распевая песни откровенно эротического содержания. Заканчивалось это сном вповалку. "Яровуха" (от языческого божества плодородия Ярилы) состояла в том, что после вечеринки в доме невесты вся молодежь оставалась спать вповалку, причем допускалась большая свобода отношений, хотя ею редко кто пользовался [17]. Это явный пережиток "свального греха", одно из бесчисленных проявлений язычества в православии.

Неоднозначно и народное отношение к девственности. С одной стороны, ее высоко ценят; в русской свадебной обрядности был широко распространен обычай "посада": невеста должна сесть на особое священное место, но не смеет сделать этого, если она уже потеряла целомудрие. Интересно, что такое же требование сохранения девственности предъявлялось и к парню. Если в первую брачную ночь невеста оказывалась нецеломудренной, то ей (в некоторых местах - ее родителям или свахе) надевали на шею хомут, который символизировал женские гениталии и одновременно как бы относил согрешившую к миру животных, не знающих культурных запретов (вспомним сказанное выше о сексуальных запретах как водоразделе между культурой и природой).

Однако в Поморье, "по сведениям конца XIX- начала XX века, на добрачные половые связи молодежи родители и село смотрели сквозь пальцы. Случаи публичного оповещения о "нечестности" молодухи на следующий день после свадьбы были редки... Более того, даже на Поморском и Зимнем берегах, находившихся под сильным влиянием старообрядчества, довольно часты были добрачные ("сколотные") дети, причем и они в редких случаях являлись препятствием к браку" [17]. Как соотносятся тут региональные и исторические различия - вопрос особый, но то, что древние крестьянские обычаи стали в новое время проблематичными, их начали отрицать, осуждать или стыдиться,- свидетельство не либерализации, а ужесточения половой морали.

Различие между половой моралью буржуазного и феодального общества не столько в степени репрессивности или терпимости, сколько в самом отношении к сексуальности и изменении способов социального контроля над ней: место "внешних" ограничений и запретов постепенно занимают "внутренние" нормы, что связано с интимизацией сексуальности и включением ее в круг важнейших личных переживаний.

Развитие человека как личности означало также секуляризацию и обогащение его эмоционального мира [46].

Во французском языке в XVII веке впервые появляется слово "интимность". Слово "sensuel" в XV веке обозначало просто нечто относящееся к чувствам, в XVII веке у него появляется значение "ищущий чувственных удовольствий". Тогда же появляется и слово "tendresse" (нежность). Слово "любовь" ("amour") в языке XVI веке имело преимущественно "духовный" смысл; в сексуальном контексте оно обозначало скорее то, что люди делали (заниматься любовью - "faire l'amour"), чем то, что они чувствовали. Затем его значение начинает меняться. В XVII-XVIII веках, как некогда в античности, возникают напряженные споры о природе любви, соотношении любви и дружбы, чувственного влечения и нежной духовной привязанности.

Сдвиги происходят не только на уровне идеологических представлений, но и в реальном, повседневном поведении людей. В традиционной патриархальной семье отношения супругов были, как правило, лишены не только психологической интимности, но и сколько-нибудь индивидуальной эротической вовлеченности. Выполняя "супружеский долг", люди не особенно разнообразили свои наслаждения (церковь осуждала утонченный эротизм) и уж подавно мужья не заботились о сексуальных переживаниях жен. Ритм супружеской жизни подчинялся репродуктивной функции и строго регламентировался церковными правилами.

Новое время секуляризирует сексуальность и все более отделяет ее аффективную сторону от репродуктивной. Косвенным показателем этого процесса служит выработанный демографией "индекс сезонности" зачатий, т. е. среднее стандартное отклонение от месячной сезонной нормы зачатий (месяц зачатия высчитывается по датам рождения). Оказалось, что и брачная, и внебрачная сексуальная активность в прошлом имела значительно большие сезонные колебания, чем ныне. В 60-х годах индекс сезонности внебрачных зачатий в США и ФРГ составлял всего лишь 4,6-4,9 между тем во Франции и Бельгии в XVIII веке он колебался от 14-15 до 25 [320]. Наибольшее число зачатий приходилось тогда на конец весны и начало лета, что совпадало с наибольшим количеством праздников (я не касаюсь сейчас биологических ритмов жизни). Иначе говоря, ритм сексуальной жизни человека, во всяком случае вне брака, задавался ритмом праздничных дней. Меньшая сезонность сексуальной активности человека означает не только более равномерное распределение ее по месяцам, но и потенциально ее большую индивидуализацию. То, что на нормативном уровне представляется ужесточением "антисексуальных репрессий", психологически означает "интериоризацию страсти" (Фландрен) и "эротизацию культуры" (Фуко). Это разные стороны одной медали. Хотя буржуазная культура табуирует сексуальность и ее открытую символизацию, в XVIII веке наблюдается "настоящий взрыв разговоров о сексе" [167]. Протесты против "замалчивания", "цензуры" - не только реакция на усиление репрессий, но и выражение роста интереса к проблемам пола, причем сами эти интересы и связанные с ними каналы коммуникации стали гораздо более разнообразными.

Средневековье рассматривало половую жизнь главным образом в религиозно-этическом плане. Теперь у нее появляется множество новых ракурсов. В связи с возникновением социально-экономической проблемы народонаселения репродуктивное поведение и рождаемость становятся предметом озабоченности экономистов и демографов. Отделение детей от взрослых и организация более или менее централизованной системы воспитания детей актуализируют проблему полового воспитания, занимающую одно из центральных мест в педагогике XVIII-XIX веков, которая "просвещает" детей и одновременно старается "уберечь" их от сексуальности. С развитием медицины сексуальность становится предметом особого внимания врачей; развитие права побуждает юристов заняться сексологическими проблемами и т. д. Дифференцировка контекстов, в которых обсуждается сексуальное поведение (политико-экономический, педагогический, медицинский, юридический, этический, психологический), помогает осознанию его многомерности.

Средневековая мысль строго различала только "дозволенное" и "недозволенное" поведение; "остальное" выглядело довольно расплывчато. Например, в средневековых текстах, осуждающих "содомию", часто нельзя понять, идет ли речь о гомосексуализме или об анально-генитальном контакте мужчины и женщины. Психологизация сексуальности была большим завоеванием культуры, но она сделала границы между нормой и патологией более расплывчатыми, что вызвало к жизни новые страхи.

В новое время сексуальность становится более гетерогенной, а следовательно - проблематичной. Каждая отрасль знания рассматривает ее со своей специфической точки зрения, т. е. заведомо односторонне. "Педагогизация детской сексуальности" (выражение Фуко) на долгие годы свела ее к проблеме мастурбации; "психиатризация сексуальных наслаждений" подчиняет их псевдобиологическим представлениям о "норме" и "патологии" и т. д. Короче говоря, налицо не столько "подавление" или "замалчивание" половой жизни, сколько формирование иного типа сексуальности. Если Средневековье подчиняло сексуальное поведение индивида задаче укрепления его социальных связей, семейных, родственных и иных, то буржуазная эпоха интериоризирует сексуальность, выдвигая на первый план ценности аффективно-психологического порядка. Это сталкивает ее с проблемой соотношения генитально-эротических и эмоционально-коммуникативных компонентов сексуальности. В XVIII-XIX веках они постепенно превращаются в самостоятельные, противоположные начала, не имеющие между собой ничего общего.

В произведениях сентименталистов и романтиков образ "высокой" любви в значительной степени десексуализируется, ее описывают исключительно в нравственно-психологических терминах уважения, нежности, религиозного экстаза. В этом духе переосмысливается и прошлое. Например, из "куртуазной любви" трубадуров тщательно изымается свойственная ей эротика и она подается как пример исключительно платонического чувства, в основе которого лежат поклонение Мадонне или нормы вассальной верности. Даже классики английского сентиментализма Генри Филдинг и Лоренс Стерн обвинялись в XVIII веке в непристойности; по словам английского критика и публициста Сэмюэля Джонсона, ему не встречалось более развратной книги, чем "Том Джонс", а Т. Д. Смолетт, вняв протестам читателей, убрал около 80 страниц из "Приключений Перигрина Пикля" [339].

Дело здесь не просто в ханжестве, а в формировании особой культурной ориентации, стремившейся перечеркнуть генитальную сексуальность и поднять чувственность до "обнаружения Бога", как писал немецкий философ Фридрих Шлейермахер. Романтический культ любви и любимых пронизан мистическими настроениями. "В романтической любви соединяется учение романтиков о сущности жизни и о долге, мистическая онтология и этика. Любовь для романтика есть мистическое познание сущности жизни; любовь открывает любящему бесконечную душу любимого. В любви сливается земное и небесное, чувственное одухотворено, духовное находит воплощение; любовь есть самая сладкая земная радость, она же-молитва и небесное поклонение" [31]. Однако экзальтированная "святая любовь" не оставляла места для обычной человеческой чувственности. Вытесненная эротика в свою очередь обособляется, обретая собственную подпольную субкультуру, представителями которой были французские "либертины" XVIII века - маркиз де Сад. "Сексуальное подполье", имеющее свои клубы и центры распространения, культивирует все то, что осуждает официальная культура.

Внешне между этими двумя "сексуальными культурами" не было ничего общего, а по сути дела они дополняли друг друга и в каждой были заложены свои "неврозы". Подпольный порнограф и его читатели не в состоянии связать эротические переживания с другими сторонами своей жизни, их сексуальность расчленена на отдельные физиологические элементы. Джентльмен и мистик, наоборот, боятся физической стороны секса. Именно эта ситуация навела З. Фрейда на мысль о том, что "чувственное" и "нежное" влечения по природе своей автономны и что в основе всех неврозов лежит подавленная сексуальность.

Десексуализация культуры не была изолированным явлением. Она означала курс на подавление всякой эмоциональности, спонтанности и безыскусственности, на максимально возможное искоренение праздничного, игрового начала бытия. Идеализация института брака сочеталась с крайним антифеминизмом, завуалированным под высокое уважение к женщине. В литературе XIX века женщина рисуется воплощением ангельской чистоты, но чистота понимается прежде всего как асексуальность. Казалось бы, что худого в том, что мальчикам-подросткам бесконечно напоминают, чтобы они видели в женщинах матерей и сестер и относились к ним почтительно и с уважением, но как примирить такое воспитание с необходимостью половой связи? Один английский пастор в старости вспоминал, что когда однажды мальчиком он подумал, что чистая юная девушка станет его женой, он испытал не вожделение, а чувство жалости по поводу ее унижения [209].

Представление о том, что "порядочная женщина" вообще лишена сексуальных желаний, вошедшее во многие медицинские книги XIX века, весьма способствовало, с одной стороны, распространению фригидности у женщин, а с другой - психической импотенции у мужчин. Как писал З. Фрейд, "в своем сексуальном самоутверждении мужчина чувствует себя стесненным уважением к женщине и вполне развертывается в этом отношении только когда имеет дело с приниженным сексуальным объектом" [172]. Сын своей эпохи, З. Фрейд объяснял это тем, что в сексуальные цели мужчины "входят компоненты извращенности, которые он не позволяет себе удовлетворить с уважаемой женщиной" [172]. В действительности "извращены" культурные нормы, на которые ориентирован индивид. Естественный результат этого - рост сексуального подполья и "индустрии порока".

Неудивительно, что на протяжении XIX и XX веков прогрессивные силы общества вели борьбу против этой репрессивной морали. Эта борьба включала и критику буржуазного института брака, и требование эмансипации женщин, и разоблачение лицемерия официальной морали, и отстаивание художниками права изображать человеческое тело, и борьбу ученых за право исследовать человеческую сексуальность.

Особенно велика была в этой борьбе роль искусства. Лев Толстой и Гюстав Флобер - вовсе не "эротические" писатели, но они всей силой своего таланта становятся на защиту женщины, преступной в свете буржуазной морали. А. И. Куприн, пренебрегая общественным скандалом, рисует жестокие будни, исковерканный и тем не менее человечный мир обитательниц публичного дома. Ги де Мопассан, отбрасывая пошлое морализирование, предпринимает художественное исследование адюльтера как нормального, повседневного явления буржуазного быта. Художники и скульпторы разбивают цензурные запреты и предрассудки, мешавшие изображать обнаженное тело.

Развертываясь на фоне грандиозных социальных сдвигов XX века, эта борьба не могла не изменить общественное мнение. Как говорил В. И. Ленин в известной беседе с Кларой Цеткин, "в эпоху, когда рушатся могущественные государства, когда разрываются старые отношения господства, когда начинает гибнуть целый общественный мир, в эту эпоху чувствования отдельного человека быстро видоизменяются. Подхлестывающая жажда разнообразия и наслаждения легко приобретает безудержную силу. Формы брака и общения полов в буржуазном смысле уже не дают удовлетворения. В области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской революции" [368].

Во второй половине XX века это предвидение оправдалось, но процессы, о которых идет речь, сложны, противоречивы, и никоим образом не сводятся к сдвигам в сфере половой морали. Кроме того, они неодинаково проявляются в разных социальных системах и странах. В их оценке и интерпретации много спорного и проблематичного.

Наиболее важная общая тенденция, от которой зависят сдвиги в сексуальном поведении современных людей,- радикальная ломка традиционной системы половой стратификации. Налицо резкое ослабление поляризации мужских и женских социальных ролей. Половое разделение труда потеряло былую жесткость и нормативность, количество исключительно мужских и исключительно женских занятий заметно уменьшилось, большинство социальных ролей вообще не дифференцируются по половому признаку. Общая трудовая деятельность и совместное обучение в значительной мере нивелируют традиционные различия в нормах поведения и психологии мужчин и женщин. Разумеется, эта тенденция не абсолютна. Все еще существуют преимущественно мужские и преимущественно женские профессии, сохраняется различие мужских и женских ролей в семье и т. д. Однако полоролевые различия все чаще воспринимаются не как "естественный закон", а как эмпирический факт или следствие индивидуальных различий, не обязательно связанных с полом. Как бы ни различались социальные функции мужчин и женщин, их взаимоотношения становятся не иерархически соподчиненными, а равноправными. Особенно сильно выражена эта тенденция в социалистических странах.

Общие перспективы полового разделения труда вызывают сейчас острые споры. Многие западные ученые предсказывают, что вместе с половой стратификацией, в которой мужчине принадлежит главенствующая роль, отомрет всякая дифференцировка половых ролей. Однако из того, что реальные возможности обоих полов гораздо пластичнее и шире, чем думали раньше, еще не вытекает, что половое разделение труда лишено всяких природных оснований, особенно в воспроизводстве рода и воспитании детей. Главная тенденция современной культуры - установка на развитие индивидуальности безотносительно к какому бы то ни было заранее заданному стандарту.

Ломка традиционной системы половой стратификации вызывает перемены и в культурных стереотипах мускулинности/фемининности. Прежде всего они становятся менее жесткими и полярными. Как и социальные роли, далеко не все человеческие качества дифференцируются по полу. Кроме того, идеалы маскулинности и фемининности сегодня, как никогда, противоречивы. Во-первых, традиционные черты в них переплетаются с современными. Во-вторых, они значительно полнее, чем раньше, учитывают многообразие индивидуальных вариаций. В-третьих, и это особенно важно, они отражают не только мужскую, но и женскую точку зрения.

Идеал "вечной женственности" буржуазной морали XIX века был, как мы видели, довольно прост: женщина должна быть нежной, красивой, мягкой, ласковой, но в то же время пассивной и зависимой, позволяя мужчине чувствовать себя по отношению к ней сильным, энергичным и преуспевающим. Эти фемининные качества и сегодня высоко ценятся, составляя ядро мужского понимания женственности, но в женском самосознании появились также новые черты. Чтобы стать с мужчиной на равных, женщина должна быть умной, энергичной, предприимчивой, т. е. обладать свойствами, которые раньше считались монополией мужчин. Иметь дело с такой женщиной мужчине гораздо интереснее, но одновременно и труднее. В разных ролях она выглядит и чувствует себя по-разному, требуя дифференцированного к себе отношения. Это создает определенные социально-психологические трудности. Если образ идеального мужчины оба пола рисуют практически одинаково, то в описаниях идеальной женщины они существенно расходятся: женщины приписывают своему идеалу почти все положительные маскулинные качества, тогда как мужчины смотрят на женственность более традиционно^*.

^* (Ленинградский социолог В. С. Семенов [69] подверг количественному анализу описания брака и любви в двух массовых молодежных журналах: : Юность" и "Сельская молодежь". Оказалось, что авторы, среди которых мужчин в 5 раз больше, чем женщин, значительно чаще (в 2,2 раза) делают главным героем мужчину, причем сведения о профессии персонажей-мужчин отсутствуют только в 8,6% случаев, а женщин - в 48,2%. Получается, что для мужчины профессия обязательна, а для женщины - нет.)

Стереотип маскулинности также не остается прежним [169, 284]. "Традиционная" маскулинность выдвигала на первый план такие качества, как физическая сила, подавление нежности, функциональное отношение к женщине и одновременно несдержанность в выражении "сильных" чувств (гнева, страсти и т. п.). "Современная" маскулинность ставит интеллект выше физической силы, допускает и даже требует проявления нежности и душевной тонкости, а также обуздания "грубых" чувств и порывов и т. д. Однако эти нормативные ожидания противоречивы, а их соотношение неодинаково в разных социальных средах (у менее образованных людей представления о маскулинности более традиционны) и на разных этапах жизненного пути. Для подростка, который только еще утверждается в своей мужской роли, важнейшими признаками маскулинности по-прежнему служат высокий рост, физическая сила и сильный характер.

Ослабление поляризации и внутренняя противоречивость образов маскулинности/фемининности заставляют общество терпимее относиться к индивидуальным вариациям в этом вопросе. Во все времена было немало мужчин и женщин, индивидуальности которых не укладывались в жесткие рамки половых стереотипов. В патриархальном обществе таких людей безжалостно травят. Женщину, ставящую профессиональные интересы выше кухни, пренебрежительно именуют "синим чулком", а мечтательный юноша, не участвующий в шумных силовых играх сверстников, вынужден сомневаться в своей маскулинности. Однако между полом и характером нет однозначной связи. Ослабление стереотипизации людей по полу чрезвычайно расширяет возможности их индивидуального самовыражения, в результате чего выигрывают и общество, и личность. Вместе с тем этот процесс создает некоторую нормативную неопределенность, вызывая у многих людей чувства раздражения и тревоги; это ярко проявляется в спорах о "фенимизации" мужчин или "маскулинизации" женщин.

Второй ряд социальных сдвигов касается брачно-семейных отношений. Перемены в этой области огромны. Во- первых, это изменение состава семьи, уменьшение ее численности в результате снижения рождаемости и сведение ее к супружеской паре и ее потомству ("нуклеарная семья"). Современная городская семья чаще бывает малодетной (1-2 ребенка), причем такой сдвиг в репродуктивном поведении и соответствующих социально-психологических установках является, по-видимому, устойчивым и закономерным.

Во-вторых, изменилась ролевая структура семьи в смысле большей симметричности функций мужа и жены, повышения авторитета и влияния женщины-матери, изменения представлений о "главе семьи", ослабления авторитарных методов воспитания и т. д. В-третьих, изменились функции семьи в сторону ее психологизации и интимизации. По мере того как некоторые старые экономические и социальные функции семьи (семья как производственная единица, как ячейка потребления и как институт первичной социализации детей) отмирают или приобретают подчиненное значение, все большая ценность придается экспрессивным функциям, психологической близости, интимности между членами семьи, будь то супруги или родители и дети.

Интимизация внутрисемейных отношений повышает автономию и значимость каждого отдельного члена семьи и идет параллельно повышению индивидуальной избирательности брака. Переход от брака по расчету или обязанности к браку по любви - громадное достижение человечества, но это предполагает также возможность расторжения брака по психологическим мотивам, делает институт брака значительно менее устойчивым. Помимо неодинаковой длительности любовных чувств у разных людей, на статистику разводов влияют увеличение общей продолжительности жизни (раньше было меньше разводов, но многие семьи разрушались вследствие смерти одного из супругов и по другим причинам), а также уменьшение численности семьи: прожить вдвоем, не надоев друг другу, 50 лет гораздо труднее, чем прожить 15-20 лет в большом семейном коллективе.

Все это вместе взятое способствует появлению социально-психологической установки на возможную временность брачного союза. Американские социологи называют этот тип отношений "серийной моногамией", имея в виду, что индивид одновременно живет только с одной женой (мужем), но на протяжении жизненного пути может быть несколько таких союзов. Ироническим или циничным отголоском такой установки служит распространившееся в последние годы среди нашей городской молодежи выражение "сбегать замуж".

Обращает на себя внимание также рост числа одиночек - людей, по тем или иным причинам не вступающих в зарегистрированный брак. В СССР число мужчин 25- 29 лет, не вступивших в зарегистрированный брак, увеличилось в 1970 г. по сравнению с 1959 г. на 14%, а 30-39 лет - на 45% 173]. Это может объясняться разными причинами. В традиционном обществе женитьба была фактически, а то и юридически обязательным условием получения статуса взрослого. В дореволюционной русской деревне холостяк независимо от возраста - не "мужик", а "малый". Он не имел решающего голоса ни в семье ("не думает семейную думу"), ни на деревенском сходе. "Холостой, что бешеный", "холостой - полчеловека",- гласят народные пословицы. Отсюда следовало раннее и почти всеобщее вступление в брак [60]. Сегодня дело обстоит иначе. Одни не вступают в брак, так как не приспособлены к нему психологически или физиологически. Другие просто избегают связанной с браком ответственности, предпочитая удовлетворять свои сексуальные потребности в случайных связях (раньше это было труднее). Третьи (их довольно много) состоят в фактическом браке, но не регистрируют его. Эти типы социально и психологически различны, но их распространенность - симптом достаточно серьезный.

Главная тенденция, лежащая в основе всех этих процессов,- изменение ценностных ориентаций, в центре которых ныне стоит не семейная группа, а индивид. Такая переориентация, затрагивающая не только брачно-семейные, но и трудовые отношения и свободное общение,- результат длительного исторического развития, уходящего корнями в раннебуржуазную эпоху. В патриархальном обществе прошлого отдельный индивид был немыслим и не воспринимал себя вне своей социально-групповой принадлежности. Однако иерархия этих принадлежностей меняется в ходе истории. Сначала это община, затем большая семья. Позже эмансипируются и выделяются отдельные супружеские пары.

Расширение сферы личного усмотрения по принципу: счастье индивида - высшая цель брачного союза, равно как и повышение общего динамизма жизни, открывает перед людьми новые возможности и создает новые проблемы. Уменьшение устойчивости брака остро ставит вопрос об ответственности родителей за воспитание детей; краткосрочный союз далеко не всегда обеспечивает необходимую психологическую интимность, которая предполагает, кроме эмоциональной привязанности, чувство надежности, прочности своего семейного положения и т. д.

Глубокие перемены происходят и в культуре. Прежде всего налицо крах антисексуальных установок иудейско-христианской культуры и их псевдонаучного обоснования. Интеллигенция, а вслед за ней и другие слои общества перестают видеть в сексуальности нечто постыдное и низменное. Реабилитированный эротизм находит разнообразное преломление как в массовой, так и в "высокой" культуре, будь то литература, кино или изобразительное искусство. Здесь действует подмеченная Д. С. Лихачевым общая закономерность художественного прогресса, а именно - сужение сферы запретного. Художественное освоение глубинных пластов сексуальности не меньше, чем распространение научных сексологических знаний, способствует формированию более здоровых, светских установок на этот счет в массовом сознании.

Расширение диапазона сексуальных переживаний, символизируемых в культуре,- часть процесса перестройки телесного канона и канона речевой пристойности, утвердившихся в начале нового времени. Современная культура сохраняет идею индивидуального "закрытого" тела, равно как и принцип самоконтроля, но постепенно отказывается от некоторых табу и запретов. Так, значительно ослабели культурные запреты наготы - достаточно вспомнить эволюцию купальных костюмов и других видов одежды. Расширились границы речевой пристойности: многие слова, еще недавно считавшиеся нецензурными, теперь вошли в широкий оборот. В этом можно усмотреть знак падения нравов, но возможность называть и обсуждать ранее неназываемое означает, что люди перестали бояться данных явлений, стали свободнее относиться к ним.

Изменение отношения к телу связано с общим изменением отношения к эмоциям. В противовес викторианской установке на подавление эмоций современная культура, включая научную психологию, подчеркивает ценность эмоционального самораскрытия и пользу эмоциональной чувствительности. "Воспитание чувств" в сегодняшнем понимании означает не только контролировать и подчинять чувства разуму, но и выражать свои чувства, слушаться веления сердца и т. д. Этому учат и художественная литература, и педагогика, и специальные методы "тренировки сенситивности".

Сдвиги в брачно-семейных отношениях и половом символизме закрепляются и передаются следующим поколениям благодаря системе половой социализации детей и молодежи. Научно-техническая революция властно вторгается и в этот процесс. Расширение диапазона контактов и содержания совместной деятельности мальчиков и девочек (совместное обучение, труд, досуг) способствует выравниванию многих традиционных полоролевых особенностей, а ослабление внешнего социального контроля (со стороны родителей или юношеской субкультуры) за их поведением дает молодежи неслыханную прежде свободу принятия решений, включая вопросы половой жизни.

Важную роль играет при этом акцелерация: более раннее половое созревание означает, естественно, и более раннее пробуждение сексуальных интересов - задолго до наступления социальной гражданской зрелости. По данным В. Г. Властовского [22], средний возраст менархе у девочек-москвичек за 35 лет снизился с 15,1 до 13 лет. Аналогичные процессы происходят всюду. Те же тенденции характерны и для мальчиков. Это заставляет взрослых, хотят они того или нет, создавать систему полового воспитания и просвещения, причем не столько с целью возможно дольше удержать молодежь от половой жизни (типичная установка педагогики прошлого), сколько с целью научить молодых людей разумно управлять собственной сексуальностью. Поскольку официальная педагогика нередко отстает от жизни и недостаточно эффективна, важную роль в деле психосексуальной ориентации играет молодежная субкультура, которая сегодня гораздо более автономна от старших.

Половая жизнь современного человека тесно связана со способностью регулировать деторождение. Этому содействуют эффективные контрацептивы, в частности гормональные, и умение пользоваться ими, что освобождает людей от страха перед нежелательной беременностью, особенно женщин. Пилюли в отличие от мужских презервативов означают, что фактическое право предотвращать беременность переходит от мужчины к женщине. Это увеличивает как ее свободу, так и ответственность. К сожалению, с этим также не все благополучно (табл. 1).

(Примечание. Опрошенные могли отметить все 8 способов. Рассогласованность мужских и женских ответов вполне объяснима психологическими особенностями пола.)

У опрошенных в 1976 г. москвичек наиболее распространенными методами были календарный ритм (31,5%) и механические средства (30%). Доля современных гормональных препаратов колеблется от 4,3% у женщин с неполным средним до 10,9% у женщин с высшим образованием. На вопрос о наличии в аптеках эффективных и удобных контрацептивов положительно ответили 20%, отрицательно - 30%, половина женщин вообще затруднялись ответить [29, 10]. Несмотря на высокий образовательный уровень данной выборки, очень многие респонденты вообще не могли оценить ассортимент и качество доступных противозачаточных средств. При опросе 1978 г. выяснилось, что контрацепцию применяют 90,5% женщин: на первом месте стоят механические средства (26,3-32,1%), на втором - календарный метод (25,2-30,6%), на третьем - прерванное сношение (19,1-23,2%). Это "свидетельствует о низкой контрацептивной культуре населения, что в значительной мере обусловлено малой возможностью пользования современными противозачаточными средствами" [29]. Низкая сексуальная и контрацептивная культура населения имеет неблагоприятные последствия. В отличие от большинства развитых капиталистических и европейских социалистических стран в СССР аборт все еще остается ведущим способом регулирования деторождения. На ряде территорий РСФСР в 1979 г. соотношение числа родов и числа абортов составляло 1:3. Широко были распространены внебольничные аборты, сопровождавшиеся наиболее тяжелыми осложнениями и последствиями [64а].

Как влияют эти социально-культурные сдвиги на сексуальное поведение, ритм сексуальной активности, ее интенсивность и социальные формы? Однозначного ответа на этот вопрос, разумеется, быть не может вследствие социально-экономических, классовых, национальных, религиозно-культурных и многих других различий. Тем не менее можно указать ряд общих статистических тенденций, которые, хотя и в разной степени, проявляются во всех индустриально развитых странах.

Первая и безусловно всеобщая статистическая тенденция состоит в том, что и фактические нормы сексуального поведения, и соответствующие моральные установки быстро изменяются; между старшими и младшими возрастами в этом отношении есть существенные когортные (межпоколенные) различия. Молодежь чувствует и ведет себя не совсем так, как это делали ее отцы и деды, поэтому нормативные представления, основанные на опыте прошлых поколений, часто оказываются под вопросом. Молодежь не только раньше созревает, но и раньше начинает половую жизнь. Например, по данным Зигуша и Шмидта [323], изменения в сексуальном поведении немецкой молодежи (ФРГ) между 1965 и 1970 г. заметнее, чем за предыдущие 35 лет. Сравнение 16-17-летних юношей и девушек 1945-1946 гг. и 1953-1954 гг. рождения показало, что современные юноши и девушки раньше приобретают сексуальный опыт; у людей с более высоким образовательным цензом возраст первого полового сношения снизился за 10 лет в среднем на 3-4 года. Заметно уменьшились за 10 лет различия в половом поведении и установках между юношами и девушками, а также в зависимости от образовательного ценза. В общем и целом 16-17-летние в ФРГ в 1970 г. по своему половому поведению напоминают 19-20-летних в 1960 г. Сдвиг охватывает весь цикл психосексуального развития. Опрос, проведенный 4 года спустя Шлегелем и др. [308], подтверждает эту тенденцию. Особенно значительны сдвиги у 12-14-летних школьников (каждый возраст здесь опрашивался отдельно, а не по воспоминаниям 16-летних). За исключением коитального опыта, который у этих 16-летних мальчиков ниже, чем у опрошенных Зигушем и Шмидтом (22% против 35%), все прочие формы половой активности они начинают раньше: раньше влюбляются, раньше начинают целоваться (у Зигуша и Шмидта целовались 12% 12-летних мальчиков и 14% девочек, здесь соответственно 70 и 77%) и т. д.

Снижение возраста начала половой жизни и повышение ее интенсивности, хотя и разной степени, констатируют и ученые Канады, Японии, Дании, Польши, Венгрии, ГДР и других стран. По данным нескольких опросов больших выборок, доля лиц, имеющих коитальный опыт, за 10 лет (1968-1978) выросла среди канадских студентов- мужчин с 40 до 62%, а среди женщин - с 32 до 58% [95]. По данным Центрального института молодежных исследований ГДР, в начале 70-х годов средний возраст начала половой жизни у рабочей молодежи ГДР составлял 17,5 года, а у студентов- 18,3 года. На сегодня он снизился до 16,9 года [330].

Анализ 35 исследований, проведенных в США между 1903 и 1980 г. [134], показал, что 40-е - начало 50-х годов были еще эрой традиционного "двойного стандарта", когда половая жизнь разрешалась мужчинам и запрещалась женщинам. В начале 50-х годов возобладал принцип "терпимость при наличии чувства" - добрачные связи стали допустимыми для обоих полов при наличии любви и надежды на будущее вступление в брак. В 70-х годах исчезло и это ограничение, сексуальные связи стали восприниматься как нормальные даже при отсутствии любви, лишь бы не было социальной или эмоциональной эксплуатации партнера. Аналогичные сдвиги произошли и в реальном поведении молодежи: резко выросло количество добрачных связей и почти исчезла разница в этом отношении между мужчинами и женщинами.

Особенно велики сдвиги в сексуальном поведении и установках женщин. Когортный анализ сексуального опыта 15-19-летних незамужних городских женщин США показывает значительный рост добрачных связей у каждой следующей когорты (рождения 1920-1929, 1930-1939, 1940-1949, 1950-1959 гг.), причем особенно велика разница между двумя последними когортами. В 70-х годах эта тенденция резко усилилась. В 1971 г. сексуальные связи имели 30%, а в 1979 г.- 50% 15-19-летних американок, а в некоторых подгруппах даже больше. Если до 1970 г. опыт добрачных связей у мужчин был вдвое выше, чем у женщин, то после 1979 г. они почти сравнялись, разница в ту или другую сторону составляет около 10% [366, 367].

Эти данные не уникальны. Школьницы ФРГ рождения 1958-1959 гг. уже в 15 лет опередили своих сверстников- мальчиков по всем видам половой активности; в 16 лет коитальный опыт имеют 40% девочек против 22% мальчиков; это составляет опережение на целый год [308]. В 1966 г. студенты ФРГ начинали половую жизнь на полгода раньше своих ровесниц; в 1981 г. они отстали от них почти на год. Сильно уменьшились и другие половые различия - частота коитуса, число партнеров и т. д. [127]. То же самое обнаружено у шведских старшеклассников. Отчетливую тенденцию к выравниванию статистических норм сексуального поведения юношей и девушек констатируют ученые ГДР. Разумеется, определенные национальные и этнокультурные различия сексуального поведения по полу остаются [227], но они быстро уменьшаются. Все это ясно говорит об ослаблении и отчасти об отмирании "двойного стандарта".

Параллельно сдвигам в поведении меняются и социально-нравственные установки молодежи, прежде всего - отношение к добрачным связям. Традиционная мораль их официально осуждала, хотя не всегда последовательно и эффективно, когда дело касалось мужчин. Центральное положение института брака подчеркивалось также тем, что любые формы общения молодежи брачного возраста, будь то деревенские посиделки или домашнее общение, рассматривались прежде всего с точки зрения подготовки к браку. Постепенно (хронология этого процесса варьирует в разных странах и средах от нескольких десятилетий до полутора - двух столетий) положение изменилось.

Сначала от сватовства эмансипировалось ухаживание: эпизодические свидания, встречи юношей и девушек стали рассматриваться как форма досуга, вовсе не обязательно ведущая к браку. Затем было легализировано длительное совместное времяпрепровождение молодой пары, "дружба" или "гуляние" (going steady), предполагающее довольно тесную и устойчивую близость, часто и сексуальную, но без совместного проживания и ведения хозяйства. В 60-70-х годах на Западе, начиная со Швеции, постепенно стали считать нормальным внебрачное сожительство, когда пара ведет общее хозяйство и живет совместно, не вступая, однако, в юридический брак, пока не решит обзавестись потомством. По американской статистике, число совместно живущих не состоящих в браке пар с 1970 по 1980 г. утроилось, причем особенно большое - двойное - увеличение приходится на 1975-1980 гг. В 1983 г. насчитывалось 1,9 млн. таких пар [111, 365]. Чисто статистически добрачное сожительство, а оно составляет чуть меньше половины общего числа сожительств в США, не ведет к отсрочке брака; норвежские мужчины и часть женщин с подобным опытом в среднем вступают в брак раньше других. Однако, если иметь в виду конкретные пары, добрачное сожительство чаще завершается расставанием, чем браком, особенно среди студентов и лиц, принадлежащих к каким-то девиантным группам. Иными словами, молодые люди, состоявшие в таком союзе, в дальнейшем вступят в брак, но не со своим сожителем, а с кем-то другим. Это создает ряд моральных и социально-психологических проблем.

Более терпимое, чем раньше, отношение к добрачным связям,- при опросе молодежи ГДР такую практику признали "нормальной", "естественной", 98 % мужчин и 97% женщин [330] - не означает всетерпимости. Моральная оценка конкретной связи зависит от многих обстоятельств; общая тенденция состоит лишь в том, что такое решение признается личным делом каждого, в отличие от внебрачных связей, к которым большинство людей во всех странах, даже признавая их как факт, относятся с более или менее выраженным моральным осуждением, как к нарушению верности и взятых на себя обязательств.

Существенные сдвиги претерпевает и сексуальное поведение в браке. Улучшившееся питание способствует повышению сексуальной активности, а кризис традиционных религиозных запретов и появление эффективных контрацептивов - большему, чем прежде, отделению сексуально-эротических отношений от репродуктивной функции. Современный человек ведет более интенсивную сексуальную жизнь, чем его предки. Я уже говорил об уменьшении ее сезонных колебаний. Сравнение данных Кинзи (40-е годы) и Ханта (70-е годы) (табл. 2) позволяет конкретизировать эту картину (правда, нужно учитывать нерепрезентативность выборки Ханта).

Таблица 2. Количество сношений в неделю у супружеских пар в США в 1938- 1949 и 1972 гг. (по данным Кинзи и Ханта) [210]

Средняя частота половых сношений у опрошенных английских мужчин составила 2,5 в неделю; это больше, чем было у респондентов Кинзи [291].

По данным опроса 4603 американских женщин в возрасте от 15 до 44 лет в 1965 г. и 5432 - в 1970 г., среднее число сношений в течение 4 нед перед интервью выросло с 6,8 до 8,2 [347]. Даже если не учитывать пары, пользующиеся противозачаточными методами, которых не было в 1965 г., прирост составит 14%. Половой акт стал не только чаще, но длительнее (в среднем 2 мин, по данным Кинзи, 10 мин, по данным Ханта) [210]. С ослаблением религиозных запретов обогатилась и усложнилась эротическая техника. Доля мужей с университетским образованием, с которыми их жены практиковали фелляцию, выросла с 43%, по данным Кинзи, до 61%, по данным Ханта, а мужей со средним образованием - с 15 до 54%. Такой же прирост имеет куннилингус [210]. В 50-х годах только треть супружеских пар экспериментировали с позицией "женщина сверху"; в 70-х годах эту позицию применяли три четверти пар; вагинальную интромиссию сзади практиковали 10% выборки Кинзи и 40%- Ханта. Анальная интромиссия у респондентов Кинзи почти не встречалась; среди более молодых (младше 34 лет) пар, опрошенных Хантом, этот способ практиковали четверть [210]. Разумеется, американские данные нельзя экстраполировать на другие страны. Однако сходные тенденции отмечаются и в Европе. Например, французский опрос Пьера Симона также показывает рост сексуального экспериментирования в браке: половина опрошенных пар часто практикуют позицию "женщина сверху", у пятой части муж часто совершает вагинальную интромиссию сзади (но анальная интромиссия здесь редкость). Существуют четкие возрастные различия: орально-генитальные ласки практикуют 72% 20-летних мужчин, 62% 30-40- летних, 47% 50-летних и более старшего возраста [324].

По данным К. Штарке и В. Фридриха, куннилингус практиковали 83%, фелляцию - 75% молодых мужчин и женщин ГДР, имеющих сексуальный опыт [330]. При обоюдном желании супружеские пары охотно разнообразят сексуальные позиции, не испытывая по этому поводу моральных или эстетических сомнений. Это зависит от личных вкусов, возраста и социальной среды.

За возрастными градациями стоят различия сексуального стиля и ценностных ориентаций разных поколений: старшие руководствуются более или менее жесткими нормами, усвоенными в детстве, младшие равняются на свои собственные вкусы, считая, что мораль на брачном ложе - третий лишний; хорошо все то, что приятно обоим участникам. В этом же духе выдержаны и основные современные пособия по технике брака.

Резко выросли в последние десятилетия сексуальная активность женщин и их требования к половой жизни. Выше уже отмечалось определенное выравнивание нормативных установок и поведения юношей и девушек в том, что касается возраста начала половой жизни. Более эгалитарными становятся и сами половые отношения. Западные исследователи отмечают повсеместное уменьшение роли проституток в сексуальной инициации юношей: среди мужчин, опрошенных Кинзи, начали половую жизнь с проститутками 22%, ныне их только около 3%. Большинство юношей начинают половую жизнь со своими подругами-сверстницами. У 62% юношей-студентов ГДР и 52% девушек первыми сексуальными партнерами были сверстники (у 36% девушек партнер старше, а у 31% юношей партнерша младше на 2-4 года) [329]. Женщины значительно энергичнее мужчин отклоняют принцип "двойного стандарта", считая его дискриминационным. Уменьшается число женщин с фригидностью или аноргазмией. Обследование 1779 замужних чехословацких женщин от 20 до 40 лет в 5 возрастных когортах по годам рождения (с 1911-1920 гг. до 1951-1958 гг.) показало, что средний возраст первого полового акта снизился за это время с 20,75 до неполных 18 лет, доля женщин, испытывающих оргазм, выросла с 31 до 79%, а высокая сексуальная активность в браке - с 40 до 86% [288]. Сходные тенденции выявились и в других странах. Если в 20-е годы почти две трети американок жаловались на чрезмерную сексуальную активность своих мужей, то теперь хотели бы реже иметь половые сношения только 5%. Замечено, что именно женщины теперь часто инициируют генитальную игру. Вместе с тем многие женщины во всех странах мира жалуются на психологическую нечуткость и сексуальную некомпетентность мужчин, которые озабочены лишь собственными переживаниями и уделяют мало внимания сексуальному удовлетворению и чувствам женщины [205].

Перечисленные выше тенденции кажутся более или менее общими для всех индустриально развитых стран, но, конечно, эта общность относительна. Во-первых, имеются громадные национальные, социально-классовые, культурные и иные различия в их выраженности. Например, хотя в Японии, как и на Западе, раньше начинают половую жизнь, увеличивается число абортов и добрачных связей (в 1980 г. их имели 17% японок моложе 19 лет по сравнению с 6,6% в 1973 г.), соответствующие статистические показатели здесь в несколько раз ниже, чем в США, и общественное мнение относится к этим явлениям далеко не столь терпимо [49]. Иностранные данные необходимы для оценки масштаба и распространенности изучаемых процессов, но их нельзя считать статистически типичными для другой этнической или социальной среды. Во-вторых, не следует недооценивать стабильность и историческую преемственность социокультурных установок и поведения. В зарубежной публицистике, посвященной "сексуальной революции", долгосрочные, глубинные процессы часто смешиваются с временными тенденциями, которые принципиально обратимы или имеют достаточно четкие границы. Однако самое главное - какие качественные сдвиги стоят за этими статистическими тенденциями? Что значит и куда ведет новая "сексуальная свобода"? Означает ли она прогрессивную индивидуализацию этой важной сферы общественной и личной жизни или, напротив, рост сексуального отчуждения и деиндивидуализации человеческих отношений? Ответ на этот вопрос зависит от социального контекста и прежде всего - от образа жизни, в которой развертываются эти процессы.