2. Бескорыстная любовь

Бескорыстная - одно из наиболее распространенных определений любви, практически не вызывающих возражений. Любовь, говорит Рудольф Нойберт, это талант дарить^*. Это, уточняет он, лучшее, что один человек может дать другому^**. Человек находит себе, пишет в "Продавщице носков" Дончо Цончев, товарища, непохожего на других, и с ним связывает все свои надежды, ему отдает он все^***. Всегда приятнее дарить, замечает Ефрем Каранфилов, чем получать подарки, творить, а не пользоваться готовым, жертвовать, а не принимать жертвы^****. "В жизни, - подчеркивает Л. Н. Толстой, - есть только одно несомненное счастье - жить для другого"^*****.

^* (Нойберт, Р. Новая книга о супружестве. Проблемы брака в настоящем и будущем. М., 1967, с. 189.)

^** (Там же.)

^*** (Цончев, Д. Това наоколо. Разкази и миниатюри. С., 1969, с. 44.)

^**** (Каранфилов, Е. Герои и характери. С., 1970, с 191.)

^***** (Толстой, Л. Н. Повести и рассказы. - Собр. соч. Т. 3, с 82.)

Такие декларативные определения не являются ни произвольными, ни случайными. Они отражают веками выстраданный опыт людей, раскрывают одну из глубочайших, неотъемлемых и существенных черт любви. Любящий по-настоящему стремится не столько брать, сколько отдавать другому. Своей любовью он хочет сделать его счастливым, и сам чувствует себя тем счастливее, чем больше ему удается сделать для другого. А на это способен только человек, который думает о другом, знает о его потребностях и принимает их как свои. Бескорыстие не обедняет влюбленного, а наоборот, обогащает его как личность, позволяет реализовать и раскрыть ее черты через отношение к другому.

Гегель с присущей его гению глубиной вскрыл мнимую парадоксальность подлинной сущности любви: "Истинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от сознания самого себя, забыть себя в другом я и, однако, в этом же исчезновении и забвении впервые обрести самого себя и обладать самим собою"^*.

^* (Гегель, Г. В. Ф. Соч. Т. 13. М., 1940, с. 107.)

Большая любовь - это неудержимое влечение к любимому существу и чувство неразрывной связи с ним. Поэтому наиболее полноценно любовь проявляется в нравственном слиянии собственной индивидуальности с индивидуальностью другого. Именно благодаря добровольному, естественному и свободному служению любимому существу человек утверждает себя как личность, раскрывая лучшие стороны своей натуры. Отсюда следует, что бескорыстную привязанность можно считать одной из основных предпосылок для достижения в любви личного счастья.

Такое бескорыстие, естественно вытекающее из большой любви, имел в виду Л. Н. Толстой, рассказывая о подвиге женщины, последовавшей за своим мужем-декабристом, сосланным в Сибирь: "Она поехала за мужем в Сибирь только потому, что она его любила; она не думала о том, что она может сделать для него, и невольно делала все: стелила ему постель, укладывала его вещи, готовила обед и чай, а главное, была всегда там, где он был, и больше счастья ни одна женщина не могла бы дать своему мужу"^*.

^* (Толстой, Л. Н. Собр. соч. Т. 3. М., 1951, с. 408.)

Такое бескорыстие, способное подарить самое большое счастье, имел в виду и Анри Перрюшо, когда писал: "Хрупкая женская рука была иной раз самой надежной опорой для дерзновенных искателей в области духа. Любовь - это всегда понимание, а женщина в любви часто идентифицирует себя с любимым человеком"^*.

^* (Перрюшо, А. Поль Гоген. М., 1979, с 69.)

К сожалению, однако, иногда, как подчеркивает Ф. М. Достоевский, бывает так, что один стремится дать все, ничего не беря взамен, а другой ничего не обещает, но именно к нему послушно тянется сердце^*. В этой как будто совершенно лишенной логики несправедливости заключается один из пресловутых парадоксов любви, у которого множество вариантов.

^* (Достоевский, Ф. М. Собр. соч. в 10-и т. Т. 1. М., 1956, с. 481.)

Бескорыстие, как и сама любовь, в нормальном развитии имеет определенные границы, пределы, за которыми оно переходит в свою противоположность. В большинстве случаев бескорыстие, преследующее цель убить или обезличить любовь, уничтожает себя. В связи с этим безоговорочное себеотречение не может быть бесспорным критерием положительного воздействия бескорыстия и питающей его любви. Ф. М. Достоевский учитывал существование такой "критической точки" себеотречения, устами главного героя романа "Подросток" решительно заявляя: "Никогда, никогда не поверю, чтобы женщина могла уступить своего мужа другой женщине, этому я не поверю!"^*.

^* (Достоевский, Ф. М. Собр. соч. Т. 8. М., 1957, с 187.)

Как же так, можно возразить, ведь цель подлинного бескорыстия - сделать другого счастливым. Да, но счастье человека вообще и любимого, в частности, вовсе не в том, чтобы безоговорочно выполнялись все его желания и прихоти. Жизнь предлагает множество возможностей как для положительного, так и для отрицательного развития любовных отношений. Те из них, которые толкают человека на неверный путь, которые демобилизуют, дезорганизуют, обезверивают, опошляют и т. д., не могут, разумеется, приветствоваться и поощряться влюбленным, желающим подлинного, неподдельного счастья любимому существу. Как раз стремление сделать его счастливым должно помочь ему разобраться и почувствовать, что он должен бороться со стихией недостатков любимого существа, а не подчиняться ей. В противном случае, т. е. когда любящий беспрекословно соглашается со случайными прихотями или пороками и готов закрывать глаза на любые недостатки, нужно говорить о рабском подчинении, которое не пойдет на пользу ни тому, кто любит, ни тому, кого любят. Разумеется, трудность проблемы связана не с пониманием этой в известном смысле банальной истины, не с желанием подчеркнуть ее, а с исключительной сложностью житейских ситуаций, с необходимостью огромной проницательности, объективности, находчивости, концентрации воли и т. д., с помощью которых только и можно сделать правильную оценку и найти путь к правильному решению.

Один из главных врагов любви - чрезмерная взыскательность. Взаимное влечение и обладание сохраняют свежесть и неутомимое желание большей близости только тогда, когда происходят спонтанно и отвечают потребностям личности. Доброжелательное "педагогическое", корыстное или невольное напоминание, убеждение, увещевание, принуждение нередко гораздо беспощаднее убивают нежность в отношениях влюбленных, нежели самые тяжелые житейские обстоятельства. Почти всегда в таких случаях это выражение неосознанной или осознанной слабости, которая раздражает и отталкивает, вместо того, чтобы привлекать.

Самозабвение иногда обезоруживает любящего, толкает его на такие объяснения и поступки, которые напоминают о большем, чем нужно, требуют больше допустимого, в отдельных случаях сковывают, запугивают, тиранят. Так возникает эгоистическое, собственническое самозабвение, которое не укрепляет, а разрушает любовь. Амплитуда такого рода самозабвения, напоминающего о приносимых жертвах, требующих отплаты, награды и т. п., колеблется от неосознанного, трагически-наивного или душераздирающего намекания до властной взыскательности и мстительности.

Своим поведением и всей своей трагедией Анна Каренина весьма интересно демонстрирует плюсы и минусы такой, можно сказать, самоубийственной самозабвенности. Незабываемые переживания Анны и Вронского после их первой интимной близости переданы Толстым не только с потрясающей силой, но и с неотвратимостью беспощадной трагической развязки. "Она, глядя на него, физически чувствовала свое унижение и ничего больше не могла говорить. Он же чувствовал то, что должен чувствовать убийца, когда видит тело, лишенное им жизни. Это тело, лишенное им жизни, была их любовь, первый период их любви. Но, несмотря на весь ужас убийцы перед телом убитого, надо резать на куски, прятать это тело, надо пользоваться тем, что убийца приобрел убийством"^*.

^* (Толстой, Л. Н. Собр. соч. Т. 8, с. 160.)

Гнетущую аналогию с убийством вызывает инстинктивно понимаемая бесперспективность столь бурно начавшейся интимной связи. Гениальность Толстого проявилась здесь не столько в указании на этот очевидный факт, сколько в показе качественной разницы в восприятии трагичной бесперспективности Анной и Вронским. В соответствии с особенностями своей мужской природы Вронский стремится до самой трагической развязки "пользоваться тем, что убийца приобрел убийством". В отличие от него Анна бессильна бороться с жестокой судьбой, поэтому она и произносит с какой-то обреченностью: "Все кончено. У меня нет ничего, кроме тебя. Помни об этом"^*.

^* (Там же.)

Похоже, эта фраза - роковая ошибка Карениной, хотя она в этом нисколько не виновата. Несчастная женщина взвалила на плечи Вронского такой груз ответственности, потребовала от него такого себеотречения и готовности к самопожертвованию, на какую способны немногие, не потеряв при этом любовь. После первого же интимного свидания Вронский потерял уверенность в себе, слова Анны испугали его, продолжали тяготить до самого момента трагической развязки, подтачивали силу его любви, временами лишая ее красоты. В свою очередь Анна Каренина незаметно для себя в отношениях с Вронским встала на путь плохо понятого максимализма, который, хотя и объясним, превратил, самозабвенно влюбленную женщину в мелкую и досадную эгоистку.

В конце романа самозабвенность Анны деградирует настолько, что она решается на самоубийство не только по причине полной безысходности положения, в котором она оказалась, но и из желания... отомстить Вронскому^*.

^* (Толстой, Л. Н. Собр. соч. Т. 9. М., 1962.)

Этот житейско-художественный факт еще раз свидетельствует о том, что чрезмерная взыскательность в любви, даже если она сопровождается полным себеотречением и готовностью к самопожертвованию, может привести к противоположным результатам. В большинстве случаев она уничтожает чувства любимого существа, поскольку стремится свести всю его жизнь исключительно к любовным переживаниям и обладанию, а это почти не бывает, даже при наличии возвышенной, гармоничной и счастливой взаимной любви.

Историческая ограниченность эпохи, пороки в общественных отношениях, жестокость людей и роковые случайности очень часто становятся непреодолимым препятствием на пути к счастливой любви. В таких случаях влюбленные обычно сами пытаются справиться с несчастьем, ища его причины главным образом в собственных недостатках. Таким образом они бессознательно переносят вину за свою трагедию с условий, в которых живут, на самих себя, стремятся вырваться из роковых обстоятельств, соответствующим образом настраивая себя и подчиняя этому свои желания, требования, намерения и действия. Так получается заколдованный круг трагического самообмана, жертвы которого еще больше усложняют свое положение болезненной готовностью к самозабвенности и гипертрофированной требовательностью друг к другу.

Иногда, однако, причинами несчастной любви становятся не непреодолимые объективные обстоятельства, а личные недостатки, несовместимость характеров, качества и особенности личности влюбленных. Люди, слабые в подобной ситуации, склонны усматривать в этом вину другого, считая себя невинными жертвами. Сильные натуры чаще всего поступают наоборот - всю тяжесть ответственности они берут на себя. Такой психологический настрой обусловливает, так сказать, эгоистичную самозабвенность в любви.

Любящий принимает решение или испытывает потребность жертвовать чем-то ради любимого существа, прощает ему любые недостатки и ничего не требует взамен. Единственное желание, точнее, единственная страсть таких влюбленных - жертвовать всем во имя любимого существа. "А когда сердцу девушки станет жаль, - говорит тонкий знаток женских сердец Свидригайлов, - то, уж разумеется, это для нее всего опаснее. Тут уж непременно захочется и "спасти", и образумить, и воскресить, и призвать к более благородным целям, и возродить к новой жизни и деятельности... Сама она только того и жаждет и требует, чтобы за кого-нибудь какую-нибудь муку поскорее принять, а не дай ей этой муки, так она, пожалуй, и в окно выскочит"^*.

^* (Достоевский, Ф. М. Собр. соч. Т. 5. М., 1957, 495-496.)

Подобным себеотречением неосновательно снимается вина с любимого существа или делается попытка завоевать любовь великодушием. Почти всегда в этом случае мы сталкиваемся с отказом от настоящей борьбы за равноправие и счастье в любви, с уходом в замкнутый мир своих субъективных переживаний, с неоправданной с точки зрения марксистско-ленинского мировоззрения пассивностью, с никому не нужным с точки зрения нашей этики самопожертвованием.

В "Униженных и оскорбленных" Ф. М. Достоевский показал такую болезненную жертвенность и самозабвенность через трагедию главной героини Наташи. Наташа понимает, что полюбила бесхарактерного и бессовестного эгоиста. "Если я не буду при нем всегда, постоянно, каждое мгновение, он разлюбит меня, забудет и бросит"^*, - говорит она без памяти влюбленному в нее другу. Несмотря ни на что Наташа, бросившая родителей ради любви к такому человеку, не находит в себе сил возмутиться его поведением, попытаться сделать его лучше или решительно порвать с ним.

^* (Достоевский, Ф. М. Собр. соч. Т. 3, с. 48.)

Вместо такой логичной реакции влюбленная девушка в полном соответствии с эстетическим и психологическим кредо писателя, доходит до "последнего предела": "Слушай, Ваня: я ведь и прежде знала и даже в самые счастливые минуты наши предчувствовала, что он даст мне одни только муки. Но что же делать, если мне теперь даже муки от него - счастье? Я разве на радость иду к нему? Разве я не знаю вперед, что меня у него ожидает и что я перенесу от него?"^*.

^* (Там же, с 49.)

Вряд ли возможно найти логические доводы, нравственные основания или психологические соображения, которыми можно оправдать подобные поступки и любовь, приносящую одни лишь муки. Вряд ли можно найти и аргумент, оправдывающий подобную жертву. Единственное, что заслуживает внимания и является правдивым, это глубокая диалектическая мысль о взаимной связи между счастьем и страданием.

Иногда муки действительно могут приносить счастье, быть неотъемлемой его частью. Так происходит, когда страдания и жертвы приносятся во имя возвышенной, большой цели, а также когда влюбленный жертвует своим счастьем ради счастья любимого существа. Жертвы, которые приносит Наташа, не делают любимого счастливым, не служат достижению какой-либо другой возвышенной и значимой цели. Поэтому такая самозабвенная и самоотверженная любовь является болезненной, мучительной и в известном смысле патологичной. Однако она существует, причем не только как художественный, но и как житейский факт, точнее, может осуществиться при определенном психологическом настрое, в связи с чем не следует недооценивать ее возможные отрицательные последствия.

Кроме такой болезненной самозабвенности существует и другая, которую можно было бы назвать преступной. Для нее характерно самозабвенное желание во что бы то ни стало добиться любви, готовность пойти на любые ухищрения во имя этой цели. Человек, охваченный такой мучительной страстью, не думает ни о себе, ни о другом, не считается ни с какими нравственными, юридическими или другими нормами, не брезгует никакими средствами и приемами. Его неодолимая страсть как правило выплескивается далеко за границы нормальных, общепринятых отношений между людьми, за границы логики и разумного человеческого поведения.

Ф. М. Достоевский раскрывает такую преступную самозабвенность в образах и судьбах нескольких великих в масштабности своего падения сладострастников из "Преступления и наказания" и "Братьев Карамазовых". Умопомрачительная слабость Федора Карамазова и безоглядная страсть Дмитрия Карамазова к Грушеньке показывают сложную сущность любви как с точки зрения причин, мотивов, содержания и проявления его, так и с точки зрения его конечных результатов. Оказывается, любовная страсть может вдохновить не только грандиозные свершения на великие подвиги, не только сделать человека бесконечно счастливым, но и толкнуть его к невероятному падению, даже к преступлению. Иван Карамазов, философ эгоизма и преступления, объясняет побудительные мотивы такой демоничной страсти:

" - Грушеньку-то? Нет, брат, не презирает. Уж когда невесту свою въявь на нее променял, то не презирает. Тут ... тут, брат, нечто, чего ты теперь не поймешь. Тут влюбится человек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть одну тела женского (это сладострастник может понять), то и отдаст за нее собственных детей, продаст отца и мать, Россию и отечество; будучи честен, пойдет и украдет; будучи кроток - зарежет... Тут, брат, презрение не помогает, хотя бы он и презирал Грушеньку. И презирает, да оторваться не может"^*.

^* (Достоевский, Ф. М. Собр. соч. Т. 9. М., 1958, с. 103.)

Дмитрий Карамазов и в самом деле может презирать Грушеньку, но "оторваться" от нее он не в силах, как не в силах Свидригайлов, уважающий и высоко ценящий Авдотью Романовну, перестать шантажировать и соблазнять ее. Причина такого безволия, вероятно, обусловлена крайней возбужденностью эротических желаний и распаляемым ими патологическим воображением.

Сладострастник, между прочим, потому и сладострастник, что презрел неисчислимые блага жизни и неистощимые прелести разнообразных душевных волнений ради эротических наслаждений. "Казанова, - писал Стефан Цвейг, - вечно изменчивый, остается неизменным в своей страсти к женщинам. Предложите ему перстень венецианского дожа, сокровища фуллеров, дворянский патент, дом и конюшни, славу полководца или поэта, он с легким сердцем отбросит все эти безделушки, глупые, не имеющие цены вещи ради аромата нового тела, неповторимого сладостного взгляда и мгновенья слабеющего сопротивления, ради переливающегося блеском и уже затуманенного наслаждением взора отдающейся, но еще не принадлежащей ему женщины"^*.

^* (Цвейг, С. Три певца своей жизни. Казанова, Стендаль, Толстой. - Собр. соч. Т. 6. Л., 1929, с. 66.)

Отрешенность и беззаветность отчаянного любовника в подобных случаях не остается без награды. Благодаря им он достигает такой концентрации жизненных сил, переживаний и сексуальных удовольствий, о которых не может и мечтать обычный человек, не принесший на алтарь эроса все, чем владеет. В этом проявляется его титаническая сила и трагическая слабость. Сила его заключается в почти всесокрушающей пробивной способности, обеспечиваемой одной, но пламенной страстью, магнетическим умением неукротимых любовников покорять женские души и тела. Слабость - в полной неспособности справиться с владеющей им страстью.

Такое "имманентное" объяснение преступного самозабвения в любви убедительно правдиво, но неполно. Показывая механизмы концентрации и проявления демонической страсти, оно не объясняет причин, порождающих ее. А вопрос о том, могут ли все люди стать жертвой сладострастия, заслуживает специального рассмотрения.

Опыт свидетельствует о том, что даже в исторические периоды массовых эротических вакханалий сравнительно немногим удавалось разделить славу Казановы, Свидригайлова, Версилова, Федора Карамазова и компании. До "последней черты" доходят обычно одаренные, способные люди, не сумевшие найти своего места в жизни, реализовать хотя бы часть своего творческого потенциала. Сладострастие оказывается для них своеобразным трагическим "отдушником" для неиспользованных возможностей, оно толкает их от бессмыслицы праздного существования к еще более роковой бессмыслице самоуничтожения. Успешным противодействием эротическому самозабвению, злоупотреблению и абсолютизации сексуальной любви является полноценная, глубоко содержательная, вдохновляемая возвышенными идеалами творческая жизнь.

Отрицательные стороны самозабвения, однако, сколь бы разрушительными они ни были, не дают оснований недооценивать его положительную роль в любви, его способности обеспечить полноценную связь влюбленных, дарить им счастье. Нормальное, жизнеутверждающее, нравственно-возвышенное самозабвение является не только важной, существенной чертой любви, но и одним из эффективных оружий для ее завоевания. В большинстве случаев самозабвение решительно помогает завоевать доверие любимого, сломать упорство и пробудить ответное чувство.

Люди особенно отзывчивы к бескорыстности и доброжелательности окружающих. И если эгоизм, угрозы, корыстные намерения и агрессивные поступки заставляют их мобилизовываться для оказания сопротивления, то благородные поступки, великодушные жесты, способность к самопожертвованию вызывают в них чаще всего отклик, а иногда вдохновляют и обезоруживают своей добронамеренностью. Готовность давать другим оказывает на поведение человека облагораживающее воздействие, нередко завоевывая расположение равнодушных или даже враждебно настроенных людей. Имея в виду эту положительную особенность человеческой психики, Эмиль Золя в своей характеристике Альфонсу Доде подчеркивает: "Он отдавал себя целиком и именно поэтому покорил всех"^*.

^* (Световни писатели за литературата. Т. 2. С, 1975, с. 472.)

Признание других людей и всего общества действительно получает лишь тот, кто способен бескорыстно и искренне давать. Поэтому и талант нередко определяется как умение много брать у жизни и много давать ей^*, в то время как любовь определяется как умение делать другого счастливым.

^* (Василев, С. Талант и социализъм. С., 1973, 70-78.)

Бескорыстная любовь, не являясь гарантией автоматической счастливой связи, одна из главных предпосылок его осуществления. Действенная сила ее заключается прежде всего в правильном выборе направления усилий влюбленного в ориентировке на перспективу. Л. Н. Толстой писал: "... есть две женщины: одна настаивает только на своих правах, и права эти твоя любовь, которой ты не можешь ей дать; а другая жертвует тебе всем и ничего не требует"^*.

^* (Толстой, Л. Н. Анна Каренина. - Собр. соч. Т. 8. М., 1952, с. 48.)

В сущности, речь идет не только о двух видах женщин, но и о двух разновидностях любви. Одна, эгоистическая или нет, всегда связана прежде всего с личностью влюбленного, с требованием удовлетворить его. Другая - это настоящая большая любовь, в которой личность влюбленного также играет не последнюю роль, ориентирована больше на любимое существо, на стремление понять его, приспособиться к нему, помочь ему и сделать его счастливым. Беззаветность, понимаемая как бескорыстное отношение к любимому, помогает личности выбрать настоящую облагораживающую и приносящую счастье любовь.

Эта "методическая", если можно так выразиться, функция беззаветности благотворно сказывается и на дальнейшем поведении влюбленного. Тот, кто думает только или в основном о себе, обычно ждет, когда ему подарят любовь, или требует такого подарка. Такой настрой лишает его абсолютно необходимой в любви активной позиции, и он рискует по меньшей мере оказаться скучным и досадным. Чувства, душу и сердце человека завоевывают не эгоистическими претензиями или легковесными обещаниями, а реальными делами. Беззаветность может стимулировать влюбленного на такие реальные поступки, которые доказывают его способность любить и быть любимым.

Необходимо также подчеркнуть, что беззаветная любовь - это не обязательно огромное старание и напряжение или удивительные поступки и смелые решения. Она часто присутствует в обычной будничной жизни людей, в казалось бы ничем не примечательных заботах и поступках, придает их поведению "аромат" неподдельного человеческого участия. В своей трилогии "Детство", "Отрочество", "Юность" Л. Н. Толстой рассказывает о том, какое это счастье: испытать на себе в детстве благотворное влияние такой "будничной", как бы незаметной беззаветной любви. "Я сказал, что тетенька Татьяна Александровна имела самое большое влияние на мою жизнь. Влияние это было, во-первых, в том, что еще в детстве она научила меня духовному наслаждению любви. Она не словами учила меня этому, а всем своим существом заражала меня любовью. Я видел, чувствовал, как хорошо ей было любить, и понял счастье любви"^*.

^* (Толстой, Л. Н. Собр. соч. Т. 1. М., 1951, с. 358.)

Всепобеждающая, заразительная сила бескорыстной любви, проникшая в юную душу, подготавливает ее к благородным переживаниям. Ребенок, которому посчастливилось познать такую любовь, с ранних лет учится любить и быть любимым. Юноша или девушка, по каким-то причинам не сумевшие проникнуть в эту простую, но в то же время самую сокровенную "тайну" любви, открывают ее для себя позднее в поведении ухаживающего за ними или уже влюбленного в них сверстника. Через нежность и тепло сердечного отношения людей они познают возвышающую чистоту любовных отношений.

Одухотворяющая сила беззаветной любви проявляется и в способности побуждать лучшие стороны человеческой натуры, в одухотворении человеческих страстей, в том, что она учит их разумным, тактичным и благородным поступкам. В "Братьях Карамазовых" Ф. М. Достоевский не случайно вложил в уста старца Зосимы слова о том, что "лицо человека часто многим еще неопытным в любви людям мешает любить"^*. Потому что лицо, хотя оно и есть зеркало души, часто показывает лишь ничтожную долю духовного богатства личности.

^* (Достоевский, Ф. М. Собр. соч. Т. 9, с. 297.)

Неопытный, еще многого не видевший и не переживший человек, иногда не способен понять, что скрывается за неособенно красивым, смущенным или просто ничего не выражающим лицом. Сердечное, уважительное отношение способно одухотворить лица собеседников, облегчить взаимопонимание. Оно помогает застенчивому или недоверчивому собеседнику преодолеть смущение, рассеять сомнения, раскрыть такие качества, которые покажут его в лучшем, более выигрышном свете. Таким образом, отзывчивость и тактичность в отношениях, являющиеся основой и составной частью беззаветности, способствуют ознакомлению и установлению взаимного доверия между симпатизирующими друг другу или влюбленными друг в друга людьми.

Наряду с робкими, едва заметными проявлениями беззаветной любви неисчерпаемое многообразие жизни дает нам примеры ее бурных, молниеносных всплесков, когда влюбленный, оказавшись в необычных обстоятельствах или столкнувшись с внезапными переменами в казалось бы прочно установившихся отношениях, вынужден совершать поступки, неожиданные даже для него самого. Такой образ действий, разумеется, рассчитан не на длительное внушение, на постепенное проявление чувств и завоевание ответных симпатий, а на внезапное восхищение, удивление или интерес любимого существа. При этом изумленному "виновнику", спровоцировавшему такие неожиданные действия, не остается ничего другого, как оценить великодушие, преданность, смелость или самоотверженность "покорителя".

В отдельных поступках, продиктованных беззаветной любовью, можно подметить авантюристические элементы. Рискованность других приводит к обратным результатам. Некоторые остаются непонятыми и неоцененными тем, кого они рассчитывали покорить. Независимо от этого, они не только оправданы и допустимы, но в определенных условиях и при определенных ситуациях неизбежны. Речь идет о таких роковых моментах, когда от одного-единственного смелого поступка зависит выигрыш или потеря всего.

Михаил Арнаудов, рассказывая о трагической любви Пейо Яворова к Лоре Каравеловой, подчеркивает, что она "держалась" на отчаянной смелости и граничащей с авантюризмом самоотверженности Лоры Каравеловой. Сначала Яворов, не испытывавший любовных чувств к упорно преследовавшей его Лоре, любыми способами уклонялся от ее ухаживаний.

"Когда, - приводит Арнаудов слова Яворова, - я вернулся в Софию, Лора снова принялась выслеживать меня и возобновила свои атаки. Приветы, передаваемые через знакомых, подарки, заигрывания, встречи в театре и других местах не изменили моего решения не поддаваться ее напору. Пока в одну зимнюю ночь... В ту злосчастную зимнюю ночь, часам к одиннадцати, раздался стук в дверь моей комнаты. Я открыл дверь и застыл в изумлении, не в силах поверить своим глазам. Передо мной стояла Лора - замерзшая, прошедшая через снег по колени, с опущенной головой и печальным взглядом. Сдавленным голосом она спросила: "Неужели ты и теперь проявишь бессердечие, каким не раз одаривал меня, и в такое время откажешься дать приют несчастной слабой женщине, единственное счастье которой - страдать от любви к тебе?" Тон, взгляд и весь ее вид сломили меня и я, братец, не выдержал и впустил ее к себе. Лора одержала надо мной победу"^*.

^* (Арнаудов, М. Яворов - личност, творчество, съдба. С., 1961,с. 284.)

Правда, столь романтично начавшаяся любовь кончилась для обоих трагически. Но правда и другое - причиной обрушившихся на них несчастий не поступок Лоры, а что-то другое, гораздо серьезнее. Поэтому вошедший в историю поступок этот вовсе не свидетельствует о недопустимости или неэффективности столь отчаянно смелых действий, Он говорит только о том, что беззаветность вообще и такая беззаветность, в частности, является мощным, хотя и далеко не единственным оружием любви.

Одна из существенных разновидностей всепобеждающей жизнерадостной беззаветности связана с разнообразными проявлениями эротики. Можно утверждать, что полноценная сексуальная любовь немыслима без культивирования способности дарить другому счастье. В половой любви человек проявляет себя человеком настолько, насколько стремится и умеет удовлетворить другого, насколько способен поставить его переживания, его потребность в удовлетворении и его счастье выше собственных. Это элементарное для знатоков и мастеров сексуальной любви условие может быть выполнено только тогда, когда весь физический и психический настрой ориентирован на другого. Тогда мужчина и женщина дарят друг другу и получают друг от друга самое большое счастье любви - счастье делать других счастливыми.

Проявление сексуальной самоотверженности облегчается действием полового инстинкта и связанной с ним интуитивной любовной чуткостью. Магнетическое воздействие мгновенно вспыхнувшего сексуального влечения приводит, в свою очередь, к почти неизвестному в сфере психики взрыву взаимных симпатий и готовности отдаться его власти^*. Благодаря этому одухотворенная психикой эротическая связь между мужчиной и женщиной может показать глубину их любовного чувства.

^* (Василев, С. Любовната интуиция - разновидност на емоционалната. - В: Интуиция и творчество. С., 1978, 222-259.)

Стефану Цвейгу удалось ярко передать пьянящую прелесть сексуального самозабвения в символичной характеристике, которую он дает Д. Казанове: "Внезапно пробуждающимся инстинктом кипящей крови они чуют в нем человека-зверя, горящего, пылающего, летящего им навстречу, и они подчиняются ему, потому что он всецело подчинен им, они отдаются ему, потому что он весь отдается им, но не ей одной, а им, всем женщинам, его противоположности, другому полюсу. Интуиция пола говорит им, что это тот, для которого мы важнее всего, непохожий на других, усталых от дел и обязанностей, ленивых и женатых, торопливых, вечно спешащих, лишь между прочим ухаживающих за нами; этот стремится к нам с нераздробленно бурной силой всего своего существа, этот не скуп, а щедр, этот не задумывается, не разбирает"^*.

^* (Цвейг, С. Собр. соч. Т. 6, с. 70.)

Факт, что эта блестящая психологическая характеристика связана с именем развратника-авантюриста Д. Казановой, нисколько не снижает ее обобщающе-эвристическую ценность. Как нам представляется, категорически можно утверждать, что в сексуальной любви полная самоотдача ни в коем случае не является прерогативой недалеких, духовно убогих любовников. Гораздо точнее было бы сказать, что подобное поведение в сексе, как и в остальных сферах любви, является обязанностью каждого настоящего мужчины, который рассчитывает на любовь женщин и умеет делать их счастливыми. Вот почему этот эталон большой любви следует изъять из арсенала пошлой эротики и поставить на подобающее ему место среди глубоких чувств и возвышенных любовных порывов, опьяняющих и вместе с тем укрепляющих человеческую психику.

Такая самозабвенная любовь, способствующая проявлению творческих сил личности и облагораживающая ее духовный мир, давно подмечена в жизни. Мопассан в "Сильна как смерть" описывает одно из превоплощений самозабвенной любви, в болезненной деформации которой повинны не столько личные качества влюбленных, сколько объективные социальные условия.

"Мне хотелось бы принести вам в жертву всю себя, потому что, когда любишь, нет большего счастья, чем отдавать, всегда отдавать все, все - свою жизнь, свою мысль, свое тело, все, что у тебя есть, и чувствовать, что отдаешь, и быть готовой поставить на карту все, чтобы отдать еще больше"^*.

^* (Мопассан. Полн. собр. соч. Т. 7. М., 1977, с. 124.)

Социалистическое общество, как известно, создает все более благоприятные условия для развития и совершенствования всех общественных отношений. Поэтому можно сказать, что любовные отношения, отражающие в конечном счете социальные условия, будут отличаться у нас в недалеком будущем невиданными ранее возвышенностью и благородством.