Взглянуть правде прямо в глаза

Дает ли основания повесть из жизни интердевочек для разговора на такие серьезные темы, по такому крупному счету?

Дает, отвечают читатели. Как всякое произведение, героем которого является правда.

"Не надо обманывать себя, надо хоть раз в жизни взглянуть правде в глаза", - напоминают нам читатели "Авроры" слова Чехова, звучащие так современно и злободневно, напоминают об умении принимать правду, призывают "разучиться наконец не видеть того, что происходит вокруг".

Не видеть, что происходит вокруг,- это ложь. Ложь, ведущая к страху, отсутствие чести, достоинства, совести - тяжелейшее наследие сталинщины, которое нам надо преодолеть. Это, как вы уже, разумеется, догадались, не Чехов. Наше время, наша боль. Это - академик Дмитрий Сергеевич Лихачев.

Читатель устал иметь дело с персонажами, у которых, как у секретаря редакции Лапшенниковой из "Мастера и Маргариты", глаза от постоянного вранья скошены к носу. Что скрывать, непривычная для нашей литературы героиня с ее "я и без шмоток выгляжу будьте-нате", неотразимая в бундесовом платьице за пол штуки, костюмчике за полторы штуки и сапожках за семьсот, валютная проститутка высокого класса, "крутая телка", а также любящая дочь, образцовая медсестра и законная жена шведского коммерсанта, "отвалившая" "за бугор" по месту жительства супруга, шокировала немалое число читателей, привыкших к куда более скромно одетым и благопристойно выражающимся девицам, пусть даже и со слегка скошенными к носу глазами. Как в чеховские времена писал Потапенко: "Ее все шокирует - и то, что ты на курсах, и то, что там учат анатомии". Шокировали недовольных "Интердевочкой", как можно понять из писем, жаргон героини, ее подруг и специфические детали их специфического ремесла. Однако настоящим шоком для многих было другое - открытость и откровенность разговора о нашей с вами сегодняшней жизни.

"Дайте, дайте же и мне местечко, страничку в вашем журнале! - призывает редакцию донецкий шахтер И. Хохлов.- Дайте возможность сказать пару ласковых слов некоторым корреспондентам "Авроры" (1988, № 8), и не только им одним... Неужели вы всерьез считаете, что в "Интердевочке" идет речь о проституции как таковой? Этак можно договориться до того, что "Мастер и Маргарита" - про кота, самостоятельно ездящего в трамвае, что "Собачье сердце" - о том, как один врач из собаки сделал человека, что "Холодное лето пятьдесят третьего" - это как капитан-супермен лихо укокошил шестерых уголовников, а "Белые одежды" - про картошку..." И, перекликаясь с ленинградским академиком, донецкий шахтер пишет о лжи - матери мафии, наркомании, адыловых, Соколовых, чурбановых, о лжи, возведенной в ранг государственной политики, лжи, породившей 37-й год. Самое главное и страшно-гибельное - это то, что "ложь изуродовала душу народа, угробила веру, и долго еще нам всем оживать...". Тем же, кто считает "Интердевочку" всего лишь литературой, не имеющей точек соприкосновения с нашей жизнью, И. Хохлов заявляет: "Теперь вот что вам скажу я - реальный, живой человек, шахтер сорока лет, отец шестерых детей. Я, здоровый и в недалеком прошлом трудолюбивый мужик, презираю свою работу. Деньги, заработанные мной с риском для жизни, в потном и пыльном аду, чьими-то стараниями превращаются в ничто, в труху. (Если вы заикнетесь о льготах и заботах, какими у нас окружены многодетные семьи, то считайте, что я обложил вас шахтерским матом, перед которым жаргон интердевочек - детский лепет.) Я обязал трех своих девчат (одной 20 лет, двум по 14 лет) прочитать "Интердевочку". Они еще не таскали по четыре авоськи в руках и сумку в зубах по автобусам, у них еще ветер в голове. Потом я им объясню, о чем эта повесть (если они не всё или не так поймут). Я не хочу, чтобы и они так же бездарно прожили жизнь - ни работая, ни отдыхая по-человечески".

Недопустимо сводить содержание "Интердевочки" к рассказу о проституции, считает и другой шахтер, бывший ленинградец, ныне житель поселка Промышленный под Воркутой, Владимир Березовский. Защищая автора повести от читателей, недовольных жаргоном, обвиняющих его в узости мышления, он обращается к Владимиру Кунину: "И неважно мне: хорошо ли и достоверно ли ты знаешь жизнь проституток, в классической ли манере ты пишешь и пр. и пр. Мне важно иное: то, что я задумался, не спал ночей и понял многое о жизни Тани Зайцевой, о своей жизни и о судьбе... людей страны. Да, именно страны".

Он тоскует по Питеру, из которого уехал десять лет назад после развода. Там остался сын, уже взрослый, здесь новая семья, и тоже сын - девяти лет. Работа не по душе, друзей нет, спасают только книги, живопись, семья. Он родился на 9-й линии Васильевского острова и мечтает вернуться в родной город хоть под конец жизни (ему сорок два), "постоять на набережной, у Крузенштерна, подышать осенью и корабельным мазутом". Но как это осуществить практически? Прописку он потерял, когда развелся, к старику отцу, участнику обороны Ленинграда, живущему в комнате в коммуналке, не пропишут. Вот и прятал он от всех безысходную тоску, да не выдержал, прорвалась она в письме, которое написал в журнал: "А тоска оттого, что не вернусь в мой Питер, ибо нет у меня, советского человека, права выбора места жительства, даже если это место - моя родина. Это страшно, страшно от сознания безысходности своего положения. Ночами много думаю о конце жизни, об истории, которую нежно люблю, о России, ее судьбе".

"Спасибо Владимиру Кунину за "Интердевочку". За честность, боль и правду сегодняшнюю, а не столетней давности" (А. Пастернак, врач, Боярка Киевской обл.).

""Интердевочка" оказалась для меня гораздо сильнее, чем многие другие нашумевшие произведения о Сталине и временах его правления, - к такому выводу пришел девятнадцатилетний москвич Евгений Волков. - К сожалению, сейчас в основном выходят в свет произведения о Сталине, реже о Хрущеве и уж совсем редко о Брежневе, о нем вообще говорят с оглядкой, не дай Бог копнуть поглубже. Дело доходит только до усопших, а живые? Они что же, ни при чем?"

Сверстница Евгения Ирина Кубив из Тернополя считает, что ее поколение "вышло из школы с нулевой подготовкой к жизни: и проституток у нас нет, и наркоманы где-то там, на Западе, и законы обходят во всех концах света, но не у нас... Только в последние год-два и начали мы узнавать обо всем этом, о том, что ужасает".

Ирина начала узнавать ужасающую ее правду, уже перешагнув порог школы. Татьяна Синичкина из Ленинграда еще учится в школе, но нулевой ее подготовку к жизни никак не назовешь. Уроки правды, которые в изобилии преподносят жизнь и литература времен перестройки и гласности, хорошо усвоены шестнадцатилетней школьницей. "Хорошо воспитать - это значит говорить ребенку всю правду жизни, чтобы потом он не был убит несоответствием между рассказами о жизни и жизнью в натуре. Мои родители не боялись давать мне читать эту повесть. И я, прочитав хоть двести "Интердевочек", не пойду на панель. И не потому, что мои родители много получают и у меня все есть, что душе угодно. Просто я так воспитана, что мне это противно, противно всему моему существу".

"Мы привыкли любой ценой создавать себе покой и комфорт. Этим мы сами роем себе яму, ведь основ для их создания нет абсолютно никаких. Все будет уничтожено той грязью, которая существует благодаря нашему молчанию и невмешательству. Так можно ли упрекать Кунина в том, что он честно внес свой вклад Человека в дело всеобщего очищения?" (Е. Татарникова, 22 года, работает мотальщицей на фабрике, Москва).

О попадании автора в болевую точку нашего общественного бытия свидетельствует непреодолимое желание читателей высказаться не по поводу самого сочинения, а в связи с ним, по поводу несочиненной жизни, проходящей под нашими небесами, своей единственной, сокровенной жизни. И тут уж неважно, каким образом корреспондент-рецензент относится к сочинению как явлению искусства: считает ею высочайшим шедевром или безбожной халтурой. Как бы ни считал, он спешит опровергнуть или подтвердить, продолжить, развить мысль и чувства сочинителя фактами и аргументами своей жизни, проходящей чаще всего вдали от интуристовских гостиниц, а часто и в тех градах и весях, куда от века не ступала нога интуриста и, стало быть, интердевочек и в помине нет, однако многое похоже и узнаваемо.

Многие наши читатели могли-бы повторить за калужской машинисткой Татьяной Степановой: "Странно... Собиралась писать о Татьяне Зайцевой, а пишу о себе".

"Давайте сравним жизнь мою и жизнь "интердевочки", - предлагает работница ленинградского филиала швейного производственного объединения "Маяк" из Кронштадта (она так и подписалась - "работница"). - Условия труда и заработная плата в швейном цехе оставляют желать лучшего. Тружусь с полной отдачей сил. Работа у нас тяжелая и вредная для здоровья, но компенсации за вредное производство мы не получаем. Расценки в бригадах очень низкие. Чтобы заработать в месяц сто рублей, надо вкалывать до потери пульса, чтобы выработать норму, нужно вертеться как волчок. После восьмичасового рабочего дня идешь в общежитие (комнаты маленькие, тесные), не чувствуешь ни рук, ни ног... А "интердевочки" зарабатывают эту же сотню за одну ночь!"

"Не знаю, интересно ли вам, почему пожилой женщине (мне 63 года) с высокой старорежимной нравственностью понравилась эта вещь. Ведь обычно старшие, воспитанные иначе, всегда ворчат и вспоминают: "А вот мы были..." Я такая же, но не считаю эту вещь безнравственной. Может быть, нам самим надо винить себя, что на зарплату нельзя прожить нормально. Я могу понять, что наше поколение, юность которого пришлась на годы войны, считало естественным в нашем городе-фронте в страшных лишениях работать в общем-то бесплатно (деньги в блокаду были не нужны), потом восстанавливать разрушенное, учиться, работать, мечтать о самостоятельной жизни и дождаться ее к сорока годам, когда возникли жилищные кооперативы, затем до пенсии рассчитываться с долгами и, наконец, живя на обесцененную ныне пенсию, находить еще интерес к жизни, даже несмотря на то что в городе на пенсионеров смотрят как на балласт..." (В. Беспалова, Ленинград).

И сколько таких исповедей, неожиданных для самих писавших: собирались высказать свое мнение о литературе, а получилось - о жизни, о времени, о поколении, о себе. Большинство читателей, как бы они к "Интердевочке" ни относились, как бы далеко от нее в своих исповедях и анализах ни уходили, держат в уме сам предмет разговора. "Тема, разумеется, сама по себе очень уж заманчивая, ничего такого еще у нас не появлялось. Но не только пикантная оригинальность темы привлекает внимание..." (П. Сидоропуло, Орджоникидзе). У нашего читателя из Северной Осетии, главному городу которой еще не было тогда возвращено прежнее имя - Владикавказ (и в некоторых других случаях мы указываем те названия городов, какие они носили в момент написания писем), однако, немало оппонентов, полагающих, что повышенный интерес к повести, без сомнения, связан как раз с "пикантной оригинальностью темы".

Что тут скажешь?..

Связь между повышенным интересом к повести и специфичностью ее материала, профессией ее главной героини, конечно, прослеживается. Но дело, на мой взгляд, не только в каком-то особом повсеместном интересе старых и малых к ремеслу тружениц любви, а в том, что сама фигура проститутки становится неким знаком определенного времени. Приходится слышать и читать, что проститутки стали сейчас часто появляться на экранах кино и телевидения, театральных подмостках, страницах газет, журналов, книг потому, что эта профессия символична, - как выразился в "Литературной газете" драматург Эдвард Радзинский, "профессия эта символична, ибо тема продажи, продажи всего - от весьма интимных частей тела до весьма сокровенных уголков души (имею в виду убеждения), к сожалению, нынче актуальна".

Позволю себе оспорить объяснение этой самой символичности. В нашем контексте - в контексте повести и обозреваемого в ней жизненного пространства-времени - актуальную символичность фигуре проститутки придает необходимость постоянно изворачиваться, лгать, вести двойную жизнь по законам двойной, двойственной морали. Как бы ни хорохорились московские путаны, первыми приславшие в редакцию свое коллективное "браво" автору правдивой повести об их жизни, какие бы бравурные ноты ни звучали в их послании, своей профессии они все же стесняются, стыдятся и больше всего на свете боятся, чтобы их дочери-малолетки не узнали, чем занимались во время оно их мамки-путанки, и, упаси боже, не повторили бы их путь... Матери стыдятся своих дочерей, дочь (Таня Зайцева) таит свою отдельную "службу" от матери, для прикрытия - работает медсестрой в больнице; Таня, Нинка-Кисуля, Симка-Гулливер, Зинка - Лошадь Пржевальского почище шпионов из-за бугра конспирируют - вот где их главная тайна! - все свои валютные операции, позволяющие им жить на порядок выше, чем их коллегам, берущим за свои услуги неконвертируемые, увы, рубли...

"Двойное бытие - факт нашей эпохи, - заметила Надежда Мандельштам, - и от этого никуда не уйти".

Двойное бытие, двоемыслие... Моральные императивы, нравственные абсолюты были взяты под подозрение. "Добро" и "зло" в системе общественных координат легко менялись местами. Вечные верховные правители человеческого поведения - совесть, ответственность, стыд - решительно не согласовывались с практикой насильственного насаждения земного рая. Отступая, выветриваясь, испаряясь из жизни людей, мораль не уничтожалась совсем, а превращалась в антимораль.

"Сейчас "антимораль" сильнее морали, - пишет ленинградец В. Иванов. - Если бы это было не так, тогда, может быть, и не стоило бы писать "Интердевочку". Вся наша беда в том, что мораль проституции - это спроецированная на социальное дно мораль принципа "цель оправдывает средства", бывшего одним из руководящих принципов сталинской и брежневской поры, принципа, проведение которого в практику социалистического строительства развратило все общество сверху донизу и мешает делать перестройку сегодня, когда, казалось бы, все на мази".

Многие читатели рассматривают социально-нравственные процессы, исследованные в повести, в системе тех же временных политических координат - "сталинской и брежневской поры". Георгий Иванов из Феодосии ("рабочий с высшим образованием, 35 лет, женат, у меня растет дочка") видит в интердевочках неизбежный результат эволюции общества, где десятилетиями "наш добрый, умный, отзывчивый, искренний, благородный народ держали в страхе, врали ему, лишали возможности иметь собственное мнение, тащили к высокой цели варварскими методами...".

Но такой подход встречает и возражения. Так, Светлана Щеткина из города Пушкина ("имею высшее образование, 27 лет, замужем, дочь 7 лет") полагает, что писатель допустил "большую натяжку с оправданием и объяснением причин, способствующих такому образу жизни этой девицы. Зачем приплетать сталинские времена к этому? Если взаимосвязь и есть, то автору не удалось ее проследить. В одном диалоге с матерью о том, что "шлепнули дедушку в сорок восьмом", невозможно так, походя, вскрыть корни этих явлений. И не надо автору претендовать на это".

Надо ли "приплетать сталинские времена к этому"?

Приплетать, конечно, не надо. И сваливать на Сталина все наши беды и катастрофы не стоит. Но все в жизни - и отдельного человека, и нации, и страны, и человечества - взаимосвязано и взаимообусловлено. Применительно к предмету нашего разговора об этом глубоко написала Лидия Гинзбург. Припомнив некоего литературоведа, сравнившего на конференции в Институте мировой литературы художественную прозу Брежнева с пушкинской, она объяснила это в чистом виде действием социальных механизмов: "Что же оно такое? - только сталинских времен привычка к бесстыдству. Страх искоренил стыд. Люди без защитных покровов - голые - и никто никого не стыдится". И пока мы не увидим взаимосвязи тотального страха и всеобщего бесстыдства - гидропонного раствора для взращивания двоедушия, лицемерия, вранья, пока не избавимся от страха, мы не вернем перевернутый мир в нормальное состояние, чтобы выпрямить душу и "жить, не засоряясь впредь".

А увидим мы все это, только - вспомним чеховские слова - если взглянем правде прямо в глаза, если - обратимся к жителю подмосковного города Чехова Ю. Павловскому - "перестанем прятать голову в песок", если, как призывает Н. Васильева из Луги, "не будем закрывать глаза на не устраивающую нас действительность".