Глава вторая. Милиция нравов

Первую в стране милицию нравов, специализированную службу по предотвращению и пресечению любовного промысла, создали несколько лет назад в Риге.

Читателям-зрителям, знакомым с проблемой проституции исключительно по "Интердевочке" авроровской и "Интердевочке" мосфильмовской, кажется, что весь полусвет сошелся клином на путанах, что проститутки у нас это только путаны, то есть те, которые путаются (так выводит этимологию обрусевшего испанского слова одна остроумная читательница) с иностранными мужиками и гребут с них марки, доллары, франки и другие недеревянные деньги. Но путаны-интердевочки, быстро объяснят вам и в Риге, и в Ленинграде, и в Москве, и в Одессе специалисты по этому вопросу, далеко не самая многочисленная категория лиц, зарабатывающих на жизнь сдачей своего тела внаем за определенную плату. Согласно неофициальной классификации, произведенной современными рижскими Линнеями, путаны относятся к первой категории, высшему разряду, - аристократии, элите, вторая категория - "совпроститутки", третья - "плечевые" (подруги шоферов-"дальнобойщиков"), четвертая - "вокзальные".

Мы еще успеем спросить себя: "Что их толкает на панель?", дивясь очевидной несообразности самой постановки вопроса, - толкает их, а спрашиваем себя. Мы еще успеем спросить: "Что нам с ними делать?", привычно не удивляясь излюбленной нашей мыслительной операции разделения живущих на грешной земле на чистых (нас) и нечистых (их). Мы еще успеем задать все сакраментальные вопросы, которые положено задавать по этой теме, и попытаемся на них, хотя бы в первом приближении, ответить. Но прежде чем спрашивать (самих себя) и отвечать (самим себе), послушаем их. И посмотрим на них, когда они не в "штатском" или бундесовом прикиде, а в отечественных юбчонках, свитерках собственной вязки или больничных байковых темно-бордовых халатах, когда ни румян, ни туши, ни теней, ни помады на их лицах - бледных, несвежих, некрасивых, беззащитных... Полистаем ДОПы - дела оперативной проверки в приемнике-распределителе, побываем в спецбольнице, где лечат от гонореи и сифилиса. Посмотрим на ночных охотниц при свете дня. Посмотрим и послушаем...

- Начните вот с этой особы, - советуют мне в приемнике-распределителе УВД Рижского горисполкома. - Ох, и пудрила она мозги милиции, выдавая себя за свою лучшую подругу.

И из группы ДОПов, доставленных мне для ознакомления по указанию подполковника милиции Петра Васильевича Закутаева, начальника приемника-распределителя, придвигают дело № 86/87 на - назовем ее здесь - Веронику Исаенко^*. Дело заведено 7 декабря 1987 года, Вика родилась 28 февраля 1970 года, стало быть, высчитываю, было ей тогда семнадцать. Два фото, как и положено, анфас и профиль: брюнетка с большими нарисованными глазами, пуговичным носиком - лукавый такой симпомпончик, сдобная такая пышечка. Через три дня, когда мы с майором милиции Федором Яицким совершили небольшое путешествие на трамвае от Центрального рынка, местоположения приемника-распределителя, в конец Московской улицы, где помещается спецвенбольница (или, говоря официально, кожно-венерологический диспансер со специальным режимом), в одной из юных стрекоз, залетевших в кабинет к "оперу" позвонить домой маме, я узнал брюнетку Вику с маленьким точечным носиком. Но подвел похожий носик, его прелестная обладательница оказалась вовсе не Викой, а Жанной, разве что лет ей в декабре 89-го было столько же, сколько Вике двумя декабрями ранее. Впрочем, поездка на Московскую, в спецбольницу, окрещенную аборигенами "триппербаром", у меня по графику через три дня, а пока я сижу в кабинете заместителя начальника приемника-распределителя и листаю ДОП на Исаенко Викторию Витальевну, 1970 г. р., русскую, беспартийную, уроженку Краснодарского края, окончившую девять классов, в настоящее время нигде не работающую...

^* (Имена, фамилии и адреса всех героинь по понятным причинам изменены.)

Опустим предысторию, как лукавая Вика пудрила мозга милиции, - в конце концов дознались инспектора, кого же задержали они 6 декабря в гостинице "Рига" за приставание к иностранному гражданину и попытку пройти с ним в номер.

Что-что, а пудрить мозги и вешать лапшу на уши Вика умела. Ее персональный ДОП - театр одного актера, трансформации и метаморфозы, грех и раскаяние, раскаяние и грех, клятвы переменить образ жизни и снова жизнь в том же образе и новые клятвы - и все истовее, все органичнее, все наполненнее: Элеонора Дузе, Сара Бернар, Вера Комиссаржевская, Людмила Гурченко... Сколько же талантов у нас гибнет! Викуля не одна такая трансформистка, в каждом ДОПе рижской милиции нравов - и драма прожитая, и драма сыгранная. Играть заставляет профессия - играют для клиентов, чтоб были пощедрее, для "оперов", чтобы - поласковее, помилосерднее. Одни, поспособнее, притворяются вдохновенно, врут от души, другие - удручающе тупо, но врут и притворяются все. Профессия такая: обманывать всех - и тех, с кем спишь, и тех, кому отстегиваешь, и тех, от кого бегаешь, а первой, получается, обманываешь себя.

Театр одного актера. Театр для одного зрителя. И этот актер и зритель ты сам, точнее сама.

Этот притворщицкий, этот всеобманный театр вовсе не требует от своих актеров "полной гибели всерьез". Но тем не менее лицедеи погибают здесь не понарошку. Да они скорее всего и не замечают, что погибают, и продолжают притворяться, теперь уже - непогибшими. Жизнь автоматическая, безотчетная. Начинаешь жить этой жизнью, казалось бы, по своей доброй воле, но попадаешь в неволю невыбора (выбирают теперь тебя), неволю зависимости от механизма полулегального промысла и убиваешь самое себя как личность, не имеющую возможности свободного выбора и волеизъявления.

В первой сцене спектакля театра одного актера, разыгранного Викой перед инспектором приемника-распределите- ля, во время "опроса лица" (так называется это действие в плане необходимых мероприятий по части 1 ДОП) действуют: подруга Ирэна, некто Саша без фамилии и особых примет, финн из Финляндии без имени и фамилии и трое пьяных рижан мужского пола. Саша возник, как черт из табакерки, в сквере, где Вика курила на скамейке после отдыха в ресторане "Латвия", пытался подклеить "мочалку", но она облила его презрением: "С советскими не знакомлюсь, понял?" Саша понял и привел откуда-то финна. Финн, сама галантность, пригласил смуглую леди Советов выпить чашечку кофе к себе к номер гостиницы "Рига". Леди согласилась, тронутая джентльменскими манерами иностранца и потрясенная отсутствием оных у трех находившихся под газом соотечественников, пристававших к ней с гнусными предложениями. Вика - согласно "опросу лица" - пришла в гостиницу впервые в жизни, половой близости с иностранцами не имела, только со своими. Начала ее в семнадцать лет, постоянно встречается с постоянным другом, назвать которого, естественно, не может и не хочет. Это первая сцена спектакля: алкогольные напитки употребляю редко, порнофильмы никогда не смотрела, не знаю, где их показывают, в рестораны хожу только по выходным дням.

"Кофе по-фински" не состоялся 6 декабря 1987 года, а 10 февраля 1988 года Вика-Ольга была задержана в дискобаре "Зодиак" в компании иностранцев арабской национальности. "Кофе по-восточному" оформлен соответствующим рапортом сотрудника милиции, проводившего в тот вечер рейд по профилактике заражения СПИДом. В "Зодиак", продолжает она объяснение, приехали с Ирэной хорошо провести время, спряталась в подсобке от проверяющих, потому что задерживалась ранее и испугалась обвинения в проституции. И разумеется, обещание начать новую жизнь: "Постараюсь контакты с иностранцами не поддерживать и в половые связи с ними не вступать".

Вика-Ольга помимо объяснения подписала и документ другого жанра - официальное предостережение, тоже написанное от первого лица: "Мне (имярек), выявленной как лицо, занимающееся проституцией, объявлено официальное предупреждение о недопустимости такого образа жизни. Мне разъяснено, что в случае продолжения занятия антиобщественным образом жизни ко мне будут применены более строгие меры, предусмотренные Кодексом Латвийской ССР "Об административных правонарушениях", ст. 174, ч. 1".

Несмотря на заверения и предупреждения, она продолжала и "поддерживать", и "вступать". Не прошло и двух месяцев после "кофе по-восточному" в "Зодиаке", как с той же Ирэной они были замечены пристающими к иностранцам в парке напротив "Латвии". Обеим были вручены повестки, предписывающие прибыть такого-то числа в уже хорошо им известный приемник-распределитель.

Уже не Вика-Ольга, а только Вика, уже не просто предупрежденная, а и оштрафованная, пространно изложила инспектору повесть своей непутевой жизни. Сошедшие с круга нормальной жизни (и Викина история тут показательна) рано, в нежном детстве, почувствовали себя если не круглыми сиротами, то подкидышами, рано остались без дома, если под домом понимать не только крышу над головой и стены... Ту же Вику мама, устраивавшая свою личную жизнь, подкинула-бабушке в Кемеровскую область, а сама двинулась в Заполярье, на Кольский полуостров, откуда с новым мужем перебралась в Латвию. С мамой Вика жила периодами - в первый класс ходила в Полярном, во второй - в кемеровском шахтерском городке, восьмой закончила в Мурманске и снова была отослана к сибирской бабушке, где отучилась полтора года в ПТУ, да не окончила его, а подалась в Ригу к маме и ее мужу, своему отчиму, капитану третьего ранга. В Риге устроилась на курсы кассиров-контролеров, несколько месяцев поработала в магазине, надоело, уволилась, надумала учиться на проводницу поездную - не приняли из-за слабого зрения... Отношения с матерью хорошие, с отчимом неважные, но у матери и отчима своя жизнь, у нее своя. Они домоседы, она ловит кайф в винном погребе, в "Лире", "Астории", "Зодиаке", знакомится с обучающимися в Риге иностранцами, задерживается в их общежитиях, ставится на учет в районной инспекции для несовершеннолетних - за попытку просочиться в "Ригу" с финским гражданином ее задержат только через четыре месяца.

Мать умоляет милицию спасти дочь - "заставьте ее принудительно работать". Милиция заставляет, трудоустраивает, направляет - сначала как лицо из группы повышенного риска в кожно-венерологическую больницу, где у нее не обнаруживают дурной болезни, а потом в горторг. Вика заявляет, что хочет работать либо в торговле, либо в вен- больнице. На самом деле она не хочет работать ни при какой погоде, ни в какой конторе, ни за какие шиши. Однажды - то ли ей надоело вешать лапшу на уши инспекторам и оперуполномоченным, то ли ее вывела из себя газетная статья о постыдном ремесле, где упоминалась и она, - Вика завелась и выдала "оперу" монолог в духе сатинского: "Работать? Для чего? Чтобы быть сытым? Человек выше сытости!" Вика в школе не проходила "На дне", поскольку окончила всего восемь классов, так что о прямом заимствовании у Горького говорить не приходится. У нее свой опыт, свое разумение: "Обидно, что о нас с подругой в местной газете написали, будто мы этим самым нехорошим ремеслом занимаемся. Можно подумать, что это наша профессия, а мы просто веселились. Дело-то молодое, правда? Так что же, мне теперь никуда не ходить, а только работать, да?.. Но ведь природа создала из обезьяны человека, а не лошадь, чтобы только работать, работать и работать!"

В очередном постановлении о продлении дела № 86/87 от 07.06.1988 говорится: "Отмечая, что в результате принятых мер Исаенко В. В. трудоустроена в пищеторг Ленинского района и забрала из Дома ребенка свою восьмимесячную дочь, принимая во внимание, что гражданка Исаенко лишь в мае с. г. встала на путь исправления, целесообразно продолжить контроль за ее поведением и продлить срок ведения ДОП № 86/87 на шесть месяцев - до 07.12.88..."

Потом снова будут принимать во внимание, отмечать и продлевать...

Восьмимесячная дочь неожиданно появляется в жизни Вики, той жизни, что фиксируется делом оперативной проверки. Дочь не выдумана Викой. Правда, дочь как-то не вписывается в пространство, заполненное "Зодиаком" и "Лирой", "Асторией" и "Латвией", "кофе по-восточному" и "кофе по-фински", венбольницей и оперуполномоченными. Не вписывается, но существует. И не у одной Вики. У многих ее подруг и товарок есть дети. Они сдаются в Дом ребенка, пополняют детские дома, ходят в детские сады, подкидываются на месячишко-другой каким-нибудь сердобольным родственникам, а то и - самый редкий вариант - воспитываются самими мамашами и папашами, коли последние имеются в наличии и проживают на одной территории со своими подругами жизни.

В спецбольнице Вика лежала в одной палате с самой Салмане, Рутой Салмане. Алка из "Лиры" говорила, что Рута самая классная проститутка Риги, лучше всех делает минет, иностранцы от нее в восторге. Она старше Вики, ей немного за тридцать. У нее эффектная внешность киноактрисы, даже бросающийся в глаза физический недостаток не портит ее и, учитывая узкую специализацию Руты, не сказывается на качестве обслуживания. Да и в последнее время она чаще сама не работает, а поставляет иностранцам молоденьких девочек.

Я видел Руту. Чувственный рот. Взор, что зовет и манит. Пока не улыбается, красива. Ее улыбка - гримаса-ошибка, совсем по Слуцкому: "Гримаса - ошибка при улыбке". Блюдца глаз превращаются в щели бойниц, рот твердеет, каменеет - стервозность и властность проступают на лице, проявляются гримасой улыбки.

Рута себя проституткой не считает:

- Я сама выбираю, с кем мне идти, значит, я не профессионал.

Не признает себя профессионалкой и ее коллега, задержанная у вокзала и объявившая во всеуслышание по Латвийскому телевидению:

- Ну какая же я профессиональная проститутка, я - блядь. У профессиональных своя такса за услуги, они себе цену знают, а я готова за стакан, лишь бы налили...

Рута, знающая себе цену, в удачные дни имела от пятидесяти до семидесяти рублей. Она взяла за правило - в день один клиент, не больше. Жадность, философствует Рута, фрайера губит. А она собирается еще долго жить в свое удовольствие, да и детей надо поднимать, их у нее двое.

Жадность, может, и не погубит, а СПИД? "А что СПИД? - вскидывается многоопытная высококлассная Рута. - Видела я по телевизору жертв СПИДа. Пугают нас, бедных, но лично я этого не боюсь".

А Регина Стукалина, восемнадцатилетняя залетная птичка из большого сибирского города, дочь ученой мамы, завкафедрой одного из вузов, больше всего боится этого проклятого СПИДа и посему предпочитает иметь дело только с моряками: "Это безопасно, они проходят обследование на СПИД". Регина с презрением относится к тем своим товаркам, кто тратит все заработанное на шмотки и косметику: "Пусть эти дуры выбрасывают сумасшедшие деньги на французскую косметику, а я мажусь исключительно спермой, это лучше, чем кремы, лучше, чем огуречная или клубничная маска".

Прошу у читателей прощения за эти невкусные подробности и отдельные слова и выражения в тексте - таковы нравы, которыми занимается рижская милиция, такова се ля ви. Ее при желании можно не замечать, при виде ее брезгливо морщиться, но от этого она не исчезнет и не станет благоухать, как розовый куст. Так что, если собрались дослушать наш рассказ до конца, придется немного потерпеть. Полностью на специфический жаргон клиентуры приемника-распределителя и спецвенбольницы я переходить не собираюсь, иначе читатели совсем запутаются во всех этих "химчистках", "сильфсалонах", "отсосонах", "ромашках", "хоровом пении" и т. д. и т. п., но и совсем отказаться от реалий, живых подробностей невозможно, ибо дяденька милиционер говорит, к примеру, девочке - проститутке и наркоманке, начинающей проститутке и наркоманке в спецвенбольнице, куда ее привезли на обследование из притона, где они кололись дрянью, а после занимались "хоровым пением", то бишь "групповухой": "На месте твоей матери я задрал бы тебе юбку да надавал хворостиной по жопе", а девочка соглашается: "Мать еще даст мне, будьте спокойны, она ведь ничего не знает о моих похождениях..."

Ни одна их них, полагает заместитель начальника рижского приемника-распределителя майор милиции Алла Васильевна Гришина, не признается: я - проститутка. Ни одна. Что уж говорить о том, чтобы признать себя сутенершей, бандершей или, как называют Руту Салмане ее юные подружки, бригадиршей.

В отделе специальной службы милиции Риги, созданном для обеспечения Личной и имущественной безопасности иностранных граждан и для выявления нарушений валютных операций, мне рассказали, что в Руте души не чают и совсем еще желторотые иностранные студенты, и их более опытные приятели. "Никаких показаний против Руты (они, разумеется, называли ее настоящим именем) давать не будем". И девочки ее не закладывают. Слушаешь показания, листаешь ДОПы, смотришь снятый скрытой камерой фильм для служебного пользования о рижской милиции нравов, и везде мелькает то имя Руты, то она сама, красивая, пока не улыбается. И вырисовывается незаурядная фигура талантливой бригадирши, умеющей и клиентам потрафить, и младших сестер своих держать в строгости и справедливости. Но майор милиции Анатолий Николаевич Боковец, начальник отдела спецслужбы, не склонен преувеличивать масштаб личности своих подопечных (интерши входят в круг забот его подразделения): "Слишком много о ней разговоров. Преувеличенный резонанс. Можно подумать, Мата Хари или Васса Железнова. А она. просто несчастная молодая женщина. Была замужем, двое детей. Я ее не оправдываю, но когда она выбрала такой путь, то сделала шаг отчаяния".

Из объяснения Руты Салмане в ее персональном деле: "Я в занятия проституцией никого не втягивала, просто девочки группировались вокруг меня в ресторане "Астория". Мы ждали иностранное судно, заранее заказывали столик, платили официанту за столик 50 рублей. Одну из девочек звали Хрюша, фамилии не знаю, другую - Женя, она вышла замуж и уехала в Грецию".

Рута - не залетная птичка, в Риге и родилась. Где родилась, там и пригодилась. Специальность получить не успела, окончила десять классов, и, как писал молодой Виктор Соснора, "пошел я круто, пока, пока, прямым маршрутом по кабакам...". Начинала профдеятельность в кафе "Сигулда". Потом кафе "Лацитис" (наркотики), потом кафе "Таллинн" и винный погреб (водка и американские сигареты) . Родила двух сыновей. Была лишена за аморальный образ жизни родительских прав. В октябре 1987 года находилась в спецвенбольнице на принудительном лечении. Не от диабета, а от гонореи.

Упрятать за решетку занимающуюся проституцией женщину по закону нельзя: к уголовно наказуемым деяниям проституция не относится. Тем не менее и шикарные интерши, и разномастные совпроститутки, и отчаянные "плечевые" ("дальнобойщицы"), и вокзальные доходяги рано или поздно за решетку попадают. Не в тюрьму, а в кирпичное приземистое, напоминающее склад колониальных товаров здание приемника-распределителя на Центральном рижском рынке или в похожий на стандартный хрущевской постройки четырехэтажный жилой дом, но с зарешеченными окнами, оказывающийся при ближайшем рассмотрении кожно-венерологическим диспансером специального режима. Решетки на окнах, хитрые запоры на дверях, кабинет старшего оперуполномоченного уголовного розыска майора Федора Андреевича Яицкого, одновременно и сотрудника приемника-распределителя, - все это приметы специального режима. Сюда направляют женщин из групп риска на обследование и лечение. Принудительное обследование и лечение.

Основная задача милиции нравов - борьба с распространением венерических заболеваний, СПИДа и с проституцией. Гонорею и сифилис лечат тут же, на месте обнаружения. И обязательно всех доставленных сюда проверяют на СПИД.

Вендиспансер начинается - для меня по крайней мере - с кабинета старшего оперуполномоченного уголовного розыска. Кабинет - пожалуй, слишком торжественно для небольшой комнатушки со столом, несколькими стульями, шкафом, тумбочкой с электрочайником и - главное - телефоном. Похожий на голливудскую звезду Майкла Дугласа (вспомните "Роман с камнем" и "Уолл-стрит"), Федор Яиц- кий при всей ястребиности своего облика неискоренимо добр, чем и пользуются его подопечные в темно-бордовых байковых халатах и шлепанцах на босу ногу, заскакивающие сюда позвонить - "мама ждет, надо предупредить"... Майор никому не отказывает, майор входит в их пиковое положение, майор разговаривает с ними жестко, круто, пустых обещаний не дает ("их обманывать нельзя ни в чем, понимаете?"), хотя на месте мамаш этих юных созданий он бы... Впрочем, вы уже знаете, как он поступил бы на их месте.

- ...Позовите Гринблат, да-да, из бухгалтерии. Мама, это я. Нас сегодня... Если ты будешь кричать, я повешу трубку...

- ...Юра, здравствуй. Ну как ты там? Я? Что я? Ладно, замнем для ясности. Слушай внимательно: завтра меня выписывают, повезут на суд, Новый год дома буду, а потом повезут в Лиепаю, там от алкоголизма лечат. Ну, не знаю - радоваться или нет. Когда увидимся? А ты хочешь, да? Тогда в шесть, у планетария, на остановке.

- ...Зой, здорово! Номер наш не забыла, подруга? Тогда набери его и скажи моей мамке, чтобы сегодня вечером приехала и привезла... Она сама знает, что привезти. Меня завтра выписывают. А он придет? Да? Точно? Это же отпад! Отпад, говорю, глухая тетеря. Меня же из-за вас с говном смешали. Когда выйду, я с твоей матерью серьезно поговорю... Ну, хорошо, заинька, всем нашим пламенный привет!

Телефон не умолкает. Иногда сердобольный майор повелительным жестом останавливает очередную просительницу, отправляет ее подождать в коридоре и сам берется за трубку и докладывает лицу, мне неведомому, что перед Новым годом будут стараться всех кого можно выписать...

Приближение Нового года ощущается и в этом мрачноватом заведении. Четвертый этаж, где женское отделение, украшен снежинками на нитях, блестками. Новогодняя стенгазета печатает стихи М. Львова о прекрасных порывах, о счастье... Того и гляди, появятся Дед Мороз и Снегурочка и начнут раздавать подарки и водить хороводы у елки. Но новогодняя идиллия разрушается и зарешеченными окнами, и зычным голосом сестры-хозяйки, выстраивающей ходячих больных в одну шеренгу: привезли "аптеку" и белье, надо разгружать. Бордовые халаты выползают из палат и, увидев гостей, обступают нас с майором, оживляются: "Мужчины пришли! И какие мужчины! Девочки, скорее сюда!.."

Мой Дуглас привычно отшучивается, я ошарашенно улыбаюсь. Конечно, всюду жизнь, но если бы вы почитали истории болезни лечащихся здесь...

Женщины таскают лекарства и белье, принимают процедуры, обедают, листают "Родник" и "Огонек", звонят мамам и подругам. Я слушаю их и читаю истории болезни, читаю и слушаю, слушаю и читаю. Истории их болезней. Истории нашей жизни.

Асунта, 22 года, швея-мотористка, среднее образование, мать - водитель троллейбуса, отца не знает: "Половую жизнь начала с 18 лет, сделала один аборт. Мужчин приводила к своей подруге. Очень сильно пила и все это делала исключительно по пьянке. А сами половые акты не выношу, так как они совершались не по любви, а из-за подарков и денег... Затем села на иглу, кололась у Олега, попробовала с ним жить, но вообще-то мужчины мне надоели".

Мария, 25 лет, швея-мотористка: "У меня сын, внебрачный, ему четыре года. Пила. На иглу села сама, никто не принуждал. Втянулась".

Дзидра, 19 лет, швея, не работает с ноября 1988 года, бомж: "Я родилась в Огре, родители живут в поселке К., а я приехала в Ригу в 1988 году. Здесь начала бродяжничать. Отношения с родителями натянутые. Меня содержат мужчины. Хожу на железнодорожный вокзал, езжу в аэропорт, там завожу знакомства. Пью водку и вино, а фуфыриком брезгую. На сберкнижке у меня на черный день отложена тысяча рублей".

Зинаида, 29 лет, повар: "Мужа убило током, дочери четыре года. Раньше болела гонореей - один раз. Мужчин у меня было порядка двухсот. Когда-то пила все подряд, но уже год не пью - заделалась наркоманкой. Колюсь внутривенно, сама колюсь. Деньги на наркотики беру из пенсии дочери за убитого отца. Мужчин выбираю старше себя, так как у них всегда есть деньги, не то что у сосунков... В настоящее время я беременна, на четвертом месяце".

Иветта, 26 лет, официантка: "В вашей больнице я уже лечилась в 1983 году. Когда-то у меня был ребенок, но умер через две недели после рождения. Наркотики не принимаю. Пью практически всю винно-водочную продукцию. Страдаю похмельем, но не опохмеляюсь, отпаиваюсь кефиром и минералкой. Сколько всего у меня было мужчин, сказать затрудняюсь, а за последние полтора года можно припомнить: пятьдесят человек. Или около того. Я брала только финнов и западных немцев из ресторана гостиницы "Рига" и обычно шла к ним в номера. Снимала и комнату для любовных свиданий. Хозяйка брала с меня за ночь 15 рублей, а с гостей - 200-300 финских или 100-150 западногерманских марок. Валюту сдавала двум знакомым фарцовщикам один к одному; когда их не было, то прямо в "Риге" официантам, знакомым еще по курсам. Работала на пару с Майей В. Знаю из всех девочек Муху и обеих Рит. О преступлениях мне почти ничего не известно. Знаю только, что два фарцовщика, Гинн и Анри, ограбили в Юрмале женщину... Моя цель - выйти замуж за финна и уехать в Финляндию на постоянное место жительства".

Майор Яицкий комментирует:

- Интерши охотно закладывают друг друга, чтобы меньше конкуренции было. А, говорят, это Манька была толстозадая, или там Ритуля-Штырь, или Хромоножка, или вот Муха... Присылают нам конверты с фотокарточками тех, кого надо бы пристроить на лечение, пока они всех не перезаразили. А одна девица, увлекавшаяся фото и, отдадим ей должное, недурно снимавшая, фотографировала своих подруг "при исполнении" и потом их шантажировала: "Родителям пошлю. Ах, не надо, только сырость не разводите, Рига тоже слезам не верит (сама она приехала из Подмосковья). Гоните монету, а не то пошлю..."

Оксана, 20 лет, вязальщица: "Я играла на мужском самолюбии. Одному показывала на другого и говорила: "Это мой муж, одно название, что мужчина, а на самом деле - паровоз, только пыхтит" - и шла с первым, а "мужу" говорила, что "паровоз" тот, второй, и он, конечно, старался и был весь из себя довольный. Словом, все были довольны. Денег я сначала не брала: что ты, какие деньги, я не из таких, не моги подумать... А потом просила - в долг, с отдачей. Давали охотно, посмеиваясь над "мужем". Мама у меня работала в аэропорту, так что я предпочитала летный состав.

Летчики тоже мужчины и охотно клюют на паровозную удочку. Подлечусь, буду пробиваться в стюардессы. Разве это работа для женщины - вязальщица?!"

Майор Яицкий:

- Такие психологи встречаются, словно по меньшей мере на специальных факультетах в университетах обучались. А что, есть и университетские. Одну подругу мы не стали прятать за решетки и засовы, разрешили лечиться на Барбюса, в городском диспансере, - ей сессию в университете сдавать надо, а отсюда на экзамены несподручно выбираться...

Выясняю, что студентке-первокурснице семнадцать лет. Единственная дочь у мамы-врача. Одна из немногих, кто, по собственному признанию, "любит это дело". Одного мужчины ей мало, предпочитает "хоровое пение". Замуж выйти по закону ей еще, между прочим, нельзя. Год надо ждать.

Рано они начинают заниматься "этим делом". И сюда попадают рано. Или мне попали на глаза нетипичные истории болезни и случайно встретилось в коридорах первого отделения слишком много юных особ, а дамы среднего возраста предпочли остаться в тени? Кто бы помог мне прояснить ситуацию?

Врач-дерматовенеролог и нарколог Дайна Калея обстоятельно, опираясь на богатый опыт лечащего доктора, ежедневно имеющего дело с человеческим горем, рассказывает:

- Раньше, то есть пятнадцать лет назад, когда я окончила Рижский медицинский и пришла сюда по распределению, нашими пациентками были в основном пожилые проститутки без крыши над головой. За эти годы наш контингент заметно омолодился. Это говорит о большом неблагополучии в обществе. И самое страшное, что большинство направляемых к нам - наркоманки. Раньше была более однородная среда, сейчас все держатся группами, кастами: интерши - отдельно, тюремные - в своем кругу, наркоманки - в своем. Очень трудно с ними работать: никакого чувства благодарности у этих больных к врачам нет. Постоянно слышу от попавших к нам девиц: "Доктор, вы ужасно старомодная. Вы пашете за сто сорок рублей в месяц, а я за ночь двести снимаю!" Деньги для них - главная, а зачастую и единственная ценность в жизни. К великому сожалению, у большинства наших пациенток нет ни малейшего желания что-то увидеть, узнать, прочесть, им только бы получше одеться, повкуснее поесть и покрасивее жить. А для этого нужны деньги...

Особенно сложно с наркоманками. Они не хотят лечиться, не выходят из своего круга, их жизнь - это "белый кайф", "тяжелый кайф", ломка... Когда начнется делирий^*, то больной не понимает, кто перед ним - черт или врач, черт или милиционер. Случалось, что вытягивали откуда-то лезвие бритвы и бросались на милиционера (им кажется - на черта). Милиционер боится их, а нам, врачам, куда деться - мы должны больному человеку помогать. И помогаем, иногда рискуя своей жизнью. Ни медперсонал, ни милиционер тут у нас не защищены - закон запрещает применение оружия. А уж про грубость и хамство не говорю - ругаются грязно, свирепо, кроют матом почем зря. А мы - лечи их. И лечим.

^* (Делирий (лат.) - бред.)

Майор Яицкий:

- Любовь за деньги - единственный источник дохода проституток. Штрафами мы только толкаем их, как правило, нигде не работающих, на еще более активное занятие своим ремеслом. Мы их задерживаем, штрафуем, потом они здесь обследуются, лечатся и продолжают заниматься тем же самым. И так - без конца. А все потому, что мы боремся со следствием, а не с причинами. Знаете ли вы, что пребывание в больнице со спецрежимом стоит 18 рублей в сутки (лекарства, излечивающие от гонореи и особенно сифилиса, очень дорогие)? Прибавьте сюда расходы на сотрудников милиции. Получается, что мы за государственный счет готовим чистенькие и здоровенькие "кадры" для будущих клиентов.

Помимо того что милиция нравов готовит к будущим битвам на ложе любви чистенькие и здоровенькие "кадры" (я принимаю эстафетную палочку иронии у майора милиции), она - в лице старшего оперуполномоченного уголовного розыска - занимается тем, чем положено угрозыску: раскрывает преступления. В 1988 году майор Яицкий "попутно", через девиц, чье поведение принято считать легким, раскрыл 30 преступлений, а в 1989 году - вдвое больше. Сами девицы выступали то в роли свидетельниц, то соучастниц, а то и жертв.

Богатые проститутки, как уверяют специалисты, бывают только в изящной литературе и художественных фильмах. В жизни они вовсе не шикуют, не роскошествуют: норковые манто, машины иномарок, бриллиантовые диадемы - сказочки для легковерных девиц, сжигаемых жаром соблазна пожить в свое удовольствие и разбогатеть. Но бывают случаи исключительные, как исключительно роскошна высокая грудь Белой Лошади. Она давно была на боевой тропе, специализируясь на моряках торгового флота, а затем на финских специалистах-строителях. Слухи о том, как она хороша в деле и как высоко ценится владельцами конвертируемой валюты, дошли и до ушей специалистов другого профиля - квартирных воров. Высокая грудь Белой Лошади была им до лампочки. Они вожделели ее богатств и взяли квартиру, прихватив золото, бриллианты, меха, электронику на сто с лишним тысяч рублей. Белая Лошадь заявила в милицию о краже имущества. Коллеги Федора Яицкого вышли на след шайки некоего Иманта и... И выплачивают ей теперь отбывающие наказание воришки какую-то мелочишку, потому как драгоценности и меха они успели толкнуть, а мани-мани прокутить (или спрятать в надежное место). И совсем уже было собравшаяся завязать, по причине возраста, с промыслом Белая Лошадь снова вышла на боевую тропу и думает об одном - заарканить "финика" и очутиться в одночасье на другом берегу Балтийского моря.

Ей еще повезло - живой осталась, а ближайшую подругу Лук-Лук, одну из самых опытных рижских проституток, убили. Дома. В квартире. Не взяв ни колец, ни серёжек, ни цепочек, ни сберкнижки с несколькими тысячами рублей на счету...

- Большинство из них, - считает майор Боковец, - рано или поздно оказываются в положении потерпевших. Рэкет в отношении проституток сейчас процветает, а мы, правоохранительные органы, оказались к этому не готовы, как и к рэкету против кооператоров.

Завтра обворуют, обманут, ограбят, изобьют, убьют ее, а сегодня химичит, наводит, обворовывает она. Не каждая, разумеется, но почти все так или иначе нарушают правовые нормы, преступают закон. Да и как, скажите, жить дамам полусвета, если не по законам теневой экономики?! Пока-то наше общество разберется в азах рыночной экономики, пока-то усвоит всем цивилизованным миром давно усвоенную мудрость, что собственность должна быть собственной, пока-то у нас все образуется и наладится, а они уже давно во всем разобрались на свой манер и пустили в оборот принадлежащую им собственность, их единственную частную собственность...

ИТД в области любовного промысла имеет множество точек соприкосновения с криминальным миром и самою логикой вещей приводит "всадниц матраца" к участию в деяниях, за которые государство устанавливает другую, нежели за проституцию, юридическую ответственность - уголовную. Это и содержание притонов, и совращение малолетних, и умышленное заражение партнера, и разного рода валютные нарушения... Специализация и концентрация, а также монополизация проникли и в эту сферу человеческой деятельности. Время кустарей-одиночек без мотора уходит безвозвратно и отсюда. Организованная преступность берет проституток и проституцию под свой контроль. (К этому выводу пришел начальник управления по борьбе с организованной преступностью МВД СССР Александр Иванович Гуров.) Долю в секс-бизнесе имеют и коты-сутенеры, и рэкетиры-охранники, и валютчики, и драйверы (наемные таксисты), и гостиничные швейцары, и официанты, и остающиеся в тени организаторы-воротилы...

Профессия проститутки криминогенна, и чем неопределеннее ее статус, чем подозрительнее относится общество к предпринимательству, чем больше процветает в нем преступность, тем полнее и определеннее выявляется это ее криминогенное начало, оттесняя на задний план, затушевывая присущую ей изначально аморальность, безнравственность, греховность.

"Преступная мораль все сильнее овладевает нашим человеком", - пытается связать в один узел и криминогенность, и аморальность отечественного любовного промысла майор Боковец, бывший сотрудник уголовного розыска, ныне "пасущий" интердевочек.

"Мы наблюдаем резкое омоложение кадров проституток, - вторит майор Боковец доктору Калея и тут же выходит на обобщения: - Следовательно, происходит разложение общества по всем линиям".

Мы больны. Мы живем в больном обществе. Мы живем в больное время.

Мы слышим это каждый божий день, когда включаем радио, сидим у телевизора, читаем журналы и газеты.

Чем же все мы больны и почему мы все больны? Кто поставит всеобъемлющий, всеохватывающий диагноз, кто даст, ответ, в каком грядущем? Или ответ надо искать не в будущем, а в прошлом, и диагноз нашему больному состоянию был поставлен более века назад поэтом-философом Тютчевым: "Не плоть, а Дух растлился в наши дни, и человек отчаянно тоскует"?

Отчего же растлился дух, отчего преступная мораль все сильнее овладевает человеком? Да оттого, что был нарушен естественный ход вещей, оттого, что произошла подмена жизни реальной жизнью иллюзорной, оттого, что сладкие грезы о равенстве и братстве, упоительные мечты о земном рае, имеющие законное право на существование как высокие и благородные идеалы, путеводные звезды Вселенной, были приняты за береговые маяки, стали громадьем народнохозяйственных планов, для осуществления которых надо было вывести новую породу людей, ибо крайне несовершенный вид homo sapiens с его частнособственническими наклонностями, инстинктом самосохранения и разумностью общей стратегии поведения для процветания в мире воплощаемой утопии решительно не годился. Как сказано у Достоевского в "Преступлении и наказании", "натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается!". Возомнивший себя творцом человек, ослепленный и обожженный солнцем утопического сознания, хотел сделать счастливыми всех, полагая в простоте душевной, что человеку, помимо счастья, как полного удовлетворения разнообразных потребностей, и не надо ничего. Дух как главная помеха на пути всеобщего облагодетельствования, всякого рода социального экспериментаторства растлевался, перерождался. Вера, любовь, милосердие, сострадание и все, облагородившее природу человека прикосновением, присутствием духа, вошедшее в оба полушария его мозга, его подкорку, его сердце, вытеснялись свинцовыми литерами классовой морали, однолинейного плоского мышления и обыкновенным свинцом, который мы вдыхаем из воздуха и который губительно действует на наши умственные способности. Чтобы преступная мораль овладела человеком, его сознание должна покинуть мораль нормальная, обыкновенная, общечеловеческая, сетчатка его душевного зрения должна перестать различать свет и тьму.

Мы больны и, стало быть, нуждаемся в лечении. И какую проблему ни возьми - от экономической до психиатрической, - все упирается в устройство общества, в необходимость его изменений, которые, наконец, позволили бы нашей стране осуществить давнюю мечту Чаадаева - присоединиться к человечеству.

Вот и врач Дайна Калея из зарешеченной больницы, где лечат проституток, наркоманок, алкоголичек и просто девочек, говорит:

- Нам всем будет очень трудно, если общество не изменится.

Дайна Калея, хорошо ориентируясь в бурном море современных проблем, корни которых уходят в толщу истории, в глубины социальной и национальной психологии, продолжает делать свое невыносимо трудное, милосердное дело на четвертом этаже спецвенбольницы. Без фанфар и помпы продолжает делать свое дело на первом этаже спецбольницы в приемнике-распределителе майор Федор Яицкий. И его, как мы успели убедиться, посещают иногда мрачные мысли о бесплодности дела. И у другого майора - Анатолия Боковца - нет душевного равновесия вовсе не из-за личных неурядиц, а по причинам сугубо служебным: "Когда в уголовном розыске мы раскрывали преступление, то чувствовали удовлетворение как от хорошо сделанной работы, а здесь, знаете ли, не испытываю морального удовлетворения. Административные меры в борьбе с проституцией - это полумеры. Уголовными наказаниями, отдаю себе отчет, победить, искоренить проституцию нельзя, но сдержать ее нарастающий вал, а главное, снизить ее прогрессирующее омоложение можно!"

Так можно или нельзя сдержать и снизить? И вообще, что прикажете делать с проституцией и проститутками?

Мнение начальника отдела специальной службы милиции майора Боковца вам уже известно: за проституцию необходимо ввести уголовную ответственность. При этом он оговаривается, что искоренить ее репрессиями невозможно, потому как само это явление есть прежде всего проблема воспитания и культуры.

Майор Федор Яицкий в ведомственной газете латвийского Министерства внутренних дел предложил другой путь:

- Я за открытие публичных домов. Будут ли они государственными или кооперативными - не мне судить...

Работу правоохранительных органов, по мнению Закутаева, затрудняет то, что нет четкого юридического определения проституции.

Подполковник Марк Дубовицкий, раскрутивший маховик системы, неофициально именуемой милицией нравов, а ныне возглавляющий в республиканском уголовном розыске отдел по борьбе с имущественными преступлениями, претензий к законодателю по этому вопросу не имеет. Не несовершенство законодательства, убежден Дубовицкий, а несовершенство самих правоохранительных органов, явно недостаточное количество профессионалов в них мешает эффективной работе.

Пока же профессионалы спорят, что делать с проститутками, их взяла под свое крыло, прибрала к рукам, организовала наша самая мощная неформальная структура - преступный мир, профессиональная преступность.

"Секс-бизнес - или как хотите его назовите, - по-моему, гораздо опаснее проституции,- заявляет руководитель межведомственной группы МВД СССР по борьбе с проституцией полковник милиции Нина Ивановна Тарасенко. - Давайте посмотрим глубже. Однобокий взгляд на интердевочек типа "почем?" да "а-я-яй!" уже не только не помогает бороться с социальной бедой, а скорее вредит, завлекая в гибельные сети новых искательниц красивой жизни. Будем откровенны: нам претит движение зарубежных профессиональных проституток за свои "права". Но, согласитесь, вместе с чуждой нам моралью мы выплескиваем и содержащееся в их требованиях "дитя" - тот принципиально важный факт, что партнер не столько покупает тело, сколько власть над женщиной. Власть в самом животном ее проявлении! А секс-воротилы по существу становятся работорговцами. То обстоятельство, что законодатель пока не назначил никакой меры наказания ни за такую власть, ни за такую торговлю, лишь разжигает властолюбцев, плодит новых паразитов. Мы же бездумно кокетничаем, называя древнейшую профессию "преступлением" против себя.

...Разумеется, эффективность карательных мер возможна лишь в сочетании с иными, чем сейчас, социальными установками. Уж во всяком случае - с неприятием и брезгливостью общества к такого рода миллионерам".

Читая в московской милицейской газете "Щит и меч" эту беседу о борьбе с проституцией и секс-бизнесом, я припомнил сетования американского психотерапевта Джона Е. Бёрда на трудности лечения алкоголиков в нашей стране, специфические трудности, с которыми дома у себя он не сталкивался. Казалось бы, подданные зеленого змия не отличаются друг от друга ни в одной части света, разве что одни глушат виски, а другие не брезгуют одеколоном и политурой. Но в том-то и дело, что отличаются. Не как алкоголики, а как люди определенного образа жизни, придерживающиеся определенных ценностей общества и культуры. "Пациенты, с которыми я имею дело в своей стране, изначально несут в сознании готовность самим отвечать за себя, и даже болезнь не сбивает их с этого. Здесь же я столкнулся с пассивностью, с убеждением: все хорошее нам должен дать кто-то. Многим лечение рисовалось как погружение в некий гипноз, под воздействием которого с ними автоматически происходят волшебные перемены".

Мы так долго были опекаемыми, что привыкли к беззаботности и безответственности. Нам так долго не позволяли думать, чувствовать, поступать по-своему, что мы разучились это делать, и нужно время, чтобы восстановить атрофированные функции.

Мне, как и полковнику милиции, отвратительны секс-гангстеры, покупающие не столько тело, сколько власть над женщиной. Но сами-то продающие свое тело нехорошим воротилам? Они же не дети малые, неразумные, не ведающие, что творят, а дееспособные граждане, обученные грамоте, знающие, что на красный свет ходить опасно, и другие элементарные правила жизнеобеспечения в обществе. Какие сложные обстоятельства ни обступали бы человека, как жизнь ни брала бы его за горло, первый шаг в это секс-рабство (если принять терминологию Тарасенко) он делает сам и оскверняет себя сам, ибо, по Евангелию, осквернить человека может только то, что исходит из него, человека. И, будучи существом разумным, наделенным волей, имеющим душу, должен сам отвечать за свои поступки. Всем нам надо научиться пользоваться свободой, нести бремя свободы - ответственность за свой выбор, свои деяния. Выработать в обществе такие социальные, психологические и нравственные установки несравнимо важнее (даже в деле борьбы с преступностью), чем установку на "неприятие и брезгливость общества к такого рода миллионерам".

Разжигать священную ярость масс против миллионеров и эксплуататоров, равно как и возмущаться чуждой нам моралью, - все это клише идеологизированного сознания, деление мира на плохой - их - и хороший - наш, - неизжитое стремление учить всех остальных жить, в то время как самим впору думать о том, как выжить. Избавляться от гипноза иллюзорного восприятия мира надо всем, иначе трудно заниматься реальными делами - выращивать хлеб, собирать компьютеры, ловить преступников. Кстати, о преступниках. Профессионалам, конечно, виднее, как их ловить, но боюсь, что развернутая программа борьбы с секс-бизнесом сведется в основном к борьбе с проституцией и с самими проститутками, ведь они, как верно замечено, яркие, у всех на виду, а их "эксплуататоры" всегда в тени. И как бы нам тогда при "существующих условиях доказывания самого факта занятия проституцией" не наломать дров?.. Если уже существующие условия доказывания, как признает полковник милиции из Москвы, "содержат элементы нарушения этики, а то и прав человека", то можно себе представить, сколько полетит щепок, когда начнут рубить лес, то бишь осуществлять развернутую программу по борьбе с секс-бизнесом. Уповать же на то, что права человека в этой борьбе не будут нарушены, если практики получат разъяснения в законодательном или судебном порядке понятий "проституция", "притон разврата" и будет четко разграничена компетенция милиции в исправлении нравов, по меньшей мере, наивно. Милицию, конечно, можно переименовать в полицию, но суть ее как государственной структуры от этого не изменится. А государственная машина, разумеется, когда она отлажена, когда ей доверяют сограждане, может многое, в том числе может (и должна, обязана!) оградить их от посягательств на жизнь и имущество, защитить от преступников, но и самое идеальное государство со всеми его структурами и службами не в состоянии исправить нравы. Этим сподручнее заниматься структурам и службам негосударственным, каким-то специально созданным общественным фондам, организациям, которые могли бы позаимствовать что-то и из опыта милиции нравов, но без акцента на пресечение, карание, борьбу.

Каждый, обращающийся к проблеме проституции, задумывается о том, почему же женщины занимаются этим, что их гонит. Прочитав множество работ современных литературоведов, ученых-правоведов, практиков-юристов, социологов, медиков по интересующей теме, я твердо усвоил два положения: первое - женщин гонит на панель нищета, нищета обыкновенная, когда не на что нормально жить, и нищета духа, когда шмотки и прочие удовольствия материального порядка заменяют смысл жизни; второе - суть древнейшей профессии никому и никогда не удавалось и не удается объяснить до конца: ни бизнесом, ни призванием, ни жаждой секса, ни принуждением.

В предновогодней Риге в магазине "Академкнига" я купил сборник местного издательства "Этика Канта и современность", посвященный двухсотлетнему юбилею со дня публикации в Риге всемирно известной работы всемирно известного философа "Критика практического разума". Самое интересное в этом сборнике - статья Мераба Мамардашвили "Кантианские вариации". "Кант не может принять, что, для того чтобы быть человечным, должны быть человеческие обстоятельства существования... Кант приводит такой пример: можно построить ряд, в котором по отношению к человеку, который солгал, можно показать, что он воспитывался дурно в семье, потому что у него были такие-то родители. Более того, в жизни, в реальной биографии у него сложились такие обстоятельства, что единственным спасительным выходом для него была вот эта его способность прибегнуть ко лжи... И Кант говорит неожиданную вещь. Все это так: он плохо воспитан, жизнь сложилась так, но в момент, когда он лгал, он полностью сам являлся источником своего поступка и несет поэтому за него полную ответственность... "В момент, когда"... В момент, когда я солгал, установился полностью смысл того, что я сделал... Я не отрицаю, что к воровству, ко лжи могут толкать эти звенья рядов - плохое воспитание, бедность. Но мыслить об этом нужно по закону того, что "в момент, когда" все - целиком, и вся ответственность едина и неделима. Потому что все равно можно не солгать, все равно можно не украсть".

Жестко ставит вопрос кенигсбергский отшельник, холостяк и девственник, одним из самых больших впечатлений в мире называвший впечатление, получаемое от женщины, правовик, полагающий, что "вся проблема не в том, чтобы хорошо устроить жизнь, а чтобы была форма, во-первых, и, во-вторых, чтобы она не содержала в себе оснований для зла, уродства и извращения".

Привыкшие к жестокости, мы не привыкли к такой жесткости моральных императивов, слишком многое себе спускаем, слишком многое оправдываем несовершенством окружающего, в том числе и самоосквернение, когда, как выразилась одна из подопечных майора Яицкого, "напиваешься до бесчувствия, только бы не видеть эти свиные рыла".

А ведь все равно можно не солгать. Не украсть. Не продать себя. Правда, в иные эпохи для этого не нужно было прилагать таких, как сейчас, героических усилий. Впрочем, откуда нам знать: мы в иные эпохи не живали...

Мы-то не жили в иные эпохи, но свидетели других времен, люди неподкупной совести, обладавшие помимо талантов писательских, философских, художнических особым талантом - человеческим (по Чехову, это тонкое, великолепное чутье к боли вообще, умение отражать в своей душе чужую боль), непримиримые к любой форме насилия, не прощавшие человеку лжи, воровства, корыстолюбия, не были, однако, беспощадно строги к "падшим созданиям", не осуждали огульно "бедных Магдалин", не клеймили их как испорченных тварей, животных... Стоило писательнице Лухмановой с высоты лекторской кафедры начать метать молнии на головы "несчастных", как Короленко дал строгой моралистке суровую отповедь, напечатав корреспонденцию "Соня Мармеладова на лекции г-жи Лухмановой", где (в июне 1904 года) поставил и по сей день не разрешенные вопросы: "Идеализировать мир падших женщин (как это сделал, например, Гаршин в своей повести "Надежда Николаевна") нет никакой надобности. Да, это мир порока, гибели, разврата, разложения человеческой личности, быстро и страшно извращающий женскую душу. Однако - какова связь между разложением личности и самим явлением? Где тут причина и где следствие? Потому ли женщина попадает в эти ужасные условия, что она лично, по натуре, роковым и прирожденным образом склонна к пороку, или она становится порочна вследствие условий воспитания, нищеты, невежества, наконец, нередко, быть может, и прямо под давлением бремени, тяжкого и неудобоносимого, наложенного жизнью на слабые плечи?.."

Автор этой книги должен признаться: четкой, ясной, внутренне непротиворечивой позиции по этому вопросу у него нет. Как не было ее у студента-юриста из чеховского рассказа "Припадок", не знавшего, как спасти всех тех женщин, которых он видел в домах терпимости, но знавшего, что их надо спасать, не умевшего говорить о падших женщинах так же хладнокровно, как о стульях.

И Чехов в рассказе "Припадок", и Короленко в своей филиппике против строгой моралистки затрагивают еще один аспект проблемы, мимо которого проходят сегодняшние разоблачители нравов. Речь идет о мужчинах, покупающих женскую любовь.

"Там, где происходит какая бы то ни было купля-продажа, всегда логически неизбежны две стороны: продающая и покупающая, - пишет Короленко. - И значит, вина тоже двусторонняя, даже с точки зрения самой рафинированной добродетели. Но при этом всегда есть люди, готовые склонить чашу весов не в пользу более слабой и более несчастной стороны. Несмотря на то что одни часто (ох, как часто) вынуждены продавать свое тело тяжкими условиями жизни, а другие хотят покупать его для так называемого "наслаждения", ходячая мораль распространяет свое суждение, как подобает ходячей морали,- в сторону наименьшего сопротивления".

Чеховский герой в поисках средства спасения падших женщин решает: нужно сделать так, чтобы они перестали быть нужны, а для этого необходимо, чтобы мужчины, которые их покупают и убивают, почувствовали всю безнравственность своей рабовладельческой роли и ужаснулись; надо спасать мужчин, и, поскольку наукой и искусствами тут ничего не поделаешь, единственный выход - это апостольство.

Через сто один год после написания Антоном Павловичем рассказа "Припадок" я узнал, что рижские священнослужители собираются словом Божьим утешать и вразумлять определенных на временное местожительство в приемник-распределитель и что современные коллеги Григория Васильева, чеховского студента-юриста, ничего против этого апостольства не имеют.

Что тут скажешь? Бог в помощь...

Подробно знакомя вас с милицией и нравами, я откладывал "на потом" разговор о милиции нравов. И потому, что в мою задачу не входило создание методического пособия, должностной инструкции - для этого есть более компетентные люди. И потому, что, строго говоря, такого структурного подразделения, как милиция нравов, в системе органов внутренних дел нет. Защитой общества от проникновения и распространения порока в Риге занимаются попутно, в качестве дополнительной нагрузки. Она возложена на приемник-распределитель, входящий в отдел охраны общественного порядка УВД Рижского горисполкома. А основная нагрузка - люди без кола и двора, бродяги, нищие, горемыки, перекати-поле, гонимые по стране вихрями, образуемыми разностью давления социальной, исторической атмосферы. На языке милицейских протоколов, лица БОМЖиЗ - без к определенного места жительства и занятий.

Идеологизированная зашоренность сознания сотрудникам рижской милиции чужда. Они ежедневно, ежечасно имеют дело не с химерами и грезами, а с суровой реальностью. Они не склонны переоценивать достигнутое ими и напрочь лишены противного комплекса "собственного превосходства", приобретаемого некоторыми "первыми и единственными", популярными и захваленными. Это пришлось по вкусу и английским джентльменам. Телевизионная группа Би-би-си, снимавшая сериал о нашей борьбе с нашей проституцией и побывавшая помимо столицы Латвии в Москве, Сочи и Ленинграде, пришла к выводу, что больше нигде в Союзе нет такой системы мероприятий по борьбе с проституцией, как в Риге. Би-би-си нам, конечно, не указ, да и не журналистам выносить профессиональные оценки профессионалам, но подполковнику Дубовицкому, стоявшему у истоков той структуры, что называется не вполне законно по форме, но правильно по существу - "милицией нравов", было приятно, что въедливые, дотошные, до зубов вооруженные новейшей съемочной и звукозаписывающей аппаратурой, позволявшей снимать и записывать звук предельно скрытно, гости, профессионалы своего дела, оценили и выделили главное, из-за чего он, тогда майор, со своими коллегами и огород городил, - систему, системность.

- Применив системный подход, мы изучили образ жизни проституток и разработали технологию предупреждения проституции и контроля над ней со стороны правоохранительных органов, - поясняет Дубовицкий. - После посещения Риги министром внутренних дел СССР наша система была рекомендована всем приемникам-распределителям в стране, до этого занимавшимся только бродягами.

Приемник-распределитель, венбольницы, отдел специальной службы милиции, образующие структуру, именуемую "милицией нравов", работают в тесном контакте с другими службами милиции - условным розыском, инспекцией по делам несовершеннолетних, медицинскими учреждениями.

Эффективна ли их работа? Как взглянуть... Случаев заражения СПИДом выявлено всего восемь, а не поставь вовремя заслон - сколько бы их было? Снижается число заболевших гонореей, сифилисом - без четкой системы предупреждения и контроля этого бы не добиться. Отсечь молодых от заманчивой для многих профессии, перевоспитать заблудших чад - с этим гораздо сложнее. Да и под силу ли милиции и Минздраву, единственным реально занимающимся проституцией структурам, исправление нравов, то, чем должны заниматься общество, государство, все мы?..