Глава пятая. Лекция в суздальском мотеле, продолженная в Севастополе и завершившаяся в Москве

"Экономика должна быть экономной".

Об этом потрясенное человечество узнало на XXVI съезде Коммунистической партии Советского Союза, в конце февраля - начале марта 1981 года.

"Наша страна уверенно занимает первое место в мире по ханжеству".

Об этом в дни работы партийного форума, на котором партийный лидер отчеканил бессмертную формулу эпохи развитого социализма, узнало шесть десятков кандидатов и докторов философских и педагогических наук, а также журналистов центральных газет и журналов, собравшихся в Суздале на симпозиуме по социальным проблемам спорта и физической культуры.

С утверждения о нашем лидерстве в ханжестве начал свою лекцию о сексе, обществе и культуре профессор Кон.

Секс имел к симпозиуму по социологии спорта примерно такое же отношение, какое экономная экономика имеет к просто экономике. Но среди приглашенных в суздальский мотель было несколько крупных ученых - философов, историков, социологов, этнографов. Одного из них - Игоря Семеновича Кона - решено было просить прочитать участникам симпозиума, вне расписания, не оставлявшего "окон" для незапланированных мероприятий, лекцию на тему, которая могла бы заинтересовать всех. Кон мог прочитать лекцию по каждой из научных дисциплин, в которой работал и сказал свое слово. Спортивные социологи и примкнувшие к ним журналисты готовы были слушать слово Кона и о психологии национального предрассудка, и о человеческом самопознании, и о феномене дружбы, и об американской университетской интеллигенции, и о психологии подросткового и юношеского возраста, и о многом другом, как вдруг по мотелю пронесся слух, что ленинградский профессор (тогда еще он жил у нас в городе и работал в отделении Института этнографии) завершил междисциплинарное исследование, и имеет оно отношение к сексу (тут делались понимающие глаза, голос понижался - привычка к конспирации свыше нам дана), стало быть, вряд ли когда-нибудь будет у нас опубликовано, и надо не упустить шанс хотя бы услышать его...

"Это же пятьсот страниц, - пытался возражать профессор. - Как вы это себе представляете практически?"

Энергичные социологические столичные дамы, устроительницы симпозиума, поддержанные громогласными учеными мужами из Белоруссии, Украины и с Дальнего Востока, убедили профессора, что это возможно и необходимо, и после ужина мы собрались в конференц-зале на лекцию о сексе. Всем было интересно, но каждый выражал интерес по-своему. Одни разложили на столах блокноты и ручки, другие недоумевали, что их сюда занесло, нашли тоже науку, но из зала не уходили, как и женщины из южных и северных регионов, одевшиеся празднично, положившие на лица вечерний грим, словно предстояла не научная лекция, а итоговый банкет, какими в годы расцвета застоя завершались любые семинары и симпозиумы - на этом экономная экономика не экономила...

Оглядев торжественных дам, скептически настроенных ветеранов, оживленных аспирантов и молодых преподавателей инфизкультов, Игорь Семенович начал публичную лекцию о сексе смелым, чеканным, почти конкурирующим с афоризмами тогдашнего главного оратора страны утверждением:

- Наша страна уверенно занимает первое место в мире по ханжеству, и поэтому в ней нет и не может быть такой науки, как сексология.

...На четвертом часу непрерывной записи у меня случился графоспазм - свело пальцы правой руки. Оторвавшись от блокнота, я разогнулся, откинулся на спинку стула и услышал сердитое ворчание моей соседки слева, солидной матроны, заведующей кафедрой одного из вузов одного из столичных городов одной из союзных республик. Мы мило раскланивались с ней в кулуарах научных диспутов, даже, по-моему, симпатизировали друг другу, и я решительно не мог понять, какая муха ее укусила. Когда лекция окончилась, я вежливо поинтересовался, что она пыталась мне сказать, по тону чувствовалось, что-то злое, обидное. "Как вы могли, - воскликнула она патетически,- записывать эту гадость! Другие только слушали, а вы строчили, как пулемет! Если бы можно было, если бы это не выглядело неприлично, я бы ушла, убежала из зала! Гадость, гадость! Разве можно об этом вслух, в присутствии женщин..." Я пытался ее остановить: "Это же наука... Профессор выступал не перед женщинами и мужчинами, а перед коллегами". Но какое там - ни мне, усердному писцу, ни тем паче лектору пощады от завкафедрой не было: "У меня пятеро детей, я двадцать лет замужем, я никогда не слышала об этом и никогда не соглашусь с тем, что гадости, скабрезности, неприличности могут называться наукой".

Долго не мог заснуть суздальский мотель в ту ночь. Чего я только не наслушался от собравшихся в соседнем номере, за стеной, раздавить бутылочку (перевозбужденные открывшейся им картиной междисциплинарных исследований мужички со степенями кричали, как на митинге). Оскорбленные в лучших чувствах высокоморальные мужи пришли в итоге к двум жестким выводам: первый - нашему народу вся эта трахимудия без надобности, пусть ее плодами всякие вырождающиеся народы пользуются, и второй - нормальный мужик с нормальной бабой всегда договорится сам, без посредничества науки, прости Господи, этой... да тише ты выражайся - логии...

Слишком долго мы жили в условиях экономной экономики, слишком далеко ушли от нормальной жизни, где у человека есть свобода и собственность, чтобы спокойно, естественно, культурно воспринимать многие вещи в человеческом обиходе. Предпочитая в принципе новое старому, давая старью бой, как правило до победного конца, мы были на удивление консервативны, реакционны в отношении нового знания о природе вокруг нас и природе в нас, объявляя лженаукой то генетику, то кибернетику, с подозрением косясь на всякие "логии", имеющие отношение к социуму и личности. Идеологизированное сознание, подпитываемое ханжеством, было помехой на пути тех, кто изучал сексуальную сторону человеческой жизни, не только в медицинском аспекте, взаимодействие пола, личности и культуры. Со времени лекции профессора Кона многое переменилось в этом отношении. У нас теперь есть все. И порнография. И эротика. И к сексопатологу можно записаться запросто, как к стоматологу. И книжку отечественного сексолога выменять на французский детектив или руководство по вязанию. Есть и лига по защите прав сексуальных меньшинств. И выпады против , педерастов - разносчиков СПИДа. И нудистские пляжи на Балтийском побережье. И выставки эротического фото в лучших выставочных залах одного крупного культурного центра. И отказ местного Совета другого не менее крупного культурного центра на проведение подобной выставки. И обсуждение в печати и на сессии горсовета вопроса об открытии публичного дома. И призывы устроить спецпоселения для интердевочек в районах вечной мерзлоты.

И растелешенные дивы не существующего в наших широтах сорок второго размера на календарях в кооперативных киосках. И прежние "бесполые" школьные уроки о семейной жизни. И эротические комедии только для очень взрослых, которые смотрят преимущественно очень несовершеннолетние. И руководства по технике сношения, отпечатанные в подпольных типографиях и продающиеся через каждые сто пятьдесят метров по улице Горького, той ее части, что снова называется Тверской...

Вакханалия! - в ужасе одни граждане. Свобода! - ликуют другие.

Не вакханалия, к счастью. И не свобода, к сожалению. Никаким "порногеноцидом" наше ханжество не взять. Что-что, а грешить и каяться мы умеем. И находить вкус в том и другом, как ханжа из русской классики - в любимом им сыре.

После лекции в суздальском мотеле мне захотелось снова испытать себя на малопаханой ниве отечественного сексуального просвещения. Первую попытку с помощью двух известных мне социологов, занимающихся изучением сексуального поведения человека - Игоря Семеновича Кона и Сергея Исаевича Голода, - мы в "Авроре" предприняли за десять лет до XXVI съезда компартии и получили - за одну только попытку, на уровне плана-проспекта раздела в журнале, этакого сексуального ликбеза для юных - суровую выволочку от наших кураторов.

Вернувшись из Суздаля, я предпринял вторую попытку открыть журнальный сексуальный ликбез для пап, мам и их потомства, поддержанный нашим ответственным секретарем, моим старым другом, еще в университетские, "оттепельные", годы выдвинувшим лозунг: "Русскую интеллигенцию спасет только здоровый эротизм!" Но и вторую попытку не разрешили. И только с третьего захода удалось пробиться к читателю с этой темой.

Сколь-нибудь серьезный разговор "про это" невозможен у нас без участия главного сексолога Союза И. Кона. В свое время мы в "Авроре" обращались к нему за советами, приглашали в редакцию, когда он жил в одном с нами городе, посылали на консультацию некоторые материалы и получали - иногда - благословение. Наши читатели требуют: "Дайте наконец слово Кону! Хотим узнать о сексуальной революции из самого авторитетного источника". Что ж, мы решили просить Игоря Семеновича помочь нам разобраться в пестрой, противоречивой, хаотичной картине, которую можно было бы обозначить "Секс и общество" или "Секс и перестройка", как называли устроители лекции профессора Кона в американских кампусах.

Действительный член Академии педагогических наук СССР и Международной академии сексологических исследований И. Кон читает лекции не только в Суздале, Ленинграде, Севастополе (называю города, где я присутствовал на его выступлениях), но и в Калифорнии, в Париже, во Флоренции, в Осло (на тех коновских чтениях я не присутствовал). Но однажды наши дороги пересеклись в Крыму. Я даже помог Севастопольскому молодежному просветительному центру похитить ученого из "Артека", где он отдыхал и одновременно общался с ребятами из детских домов России, и привезти в Севастополь. Напоминание о лекции в Доме политического просвещения города нашей морской славы (она проходила в конце августа 1989 года) - ворох записок из зала, оставшихся у меня как у "ассистента" профессора, и запись его выступления и ответов на вопросы. Я позволю себе вмонтировать их в текст нашей беседы, проходившей зимой 1990 года в московской квартире Игоря Семеновича Кона. Начну с Севастополя, с вопроса, скорее даже не вопроса, а упрека: "Когда ничего было нельзя, вы пытались ставить и решать общие, фундаментальные проблемы нашего общественного развития. Теперь пришла гласность, а авторитетный ученый, к мнению которого интеллигенция всегда прислушивалась, ушел в частные вопросы, в ту же сексологию, как будто нет дел важнее, насущнее..."

(Ответы И. Кона на записки из зала привожу не в развернутом виде, только итоговые мысли-тезисы, опуская промежуточную аргументацию.)

- Мы не изменили своих стереотипов, мы только меняем знаки у стереотипов. Фундаментальная слабость нашего мышления - подростковый максимализм: нам все надо немедленно, сейчас. Для нас разрешить проблемы общества - сделать так, чтобы проблем не было. Нас воспитали в том духе, что наше общество уникально, а наши проблемы не имеют ничего общего с мировыми. Сегодня мы впадаем в другую крайность и наперебой доказываем, что мы - самые плохие на белом свете. Проблемное мышление - совсем в другом. Надо разбираться, что в наших бедах, проблемах - от застоя, что - от местных властей, а что - от общих мировых движений, тенденций развития. Вопрос, который вы прислали, мне часто задают в последнее время. Не могу согласиться, правда, что я только сексологией теперь занимаюсь. В 1988-1989 годах вышли книги "Ребенок и общество". "Психология ранней юности". Что же касается сексуальных, одних из важнейших человеческих, взаимоотношений, они являются не частным вопросом, а фундаментальной проблемой. Человеческая сексуальность - это не биологический феномен, а феномен культуры. Эти сюжеты не являются частными, они включены в жизнь общества. Не случайно, например, репрессивность в половой морали появилась у нас в тридцатые годы, в период глобальной контрреволюции, когда у людей вытравлялось все человеческое... Мы, повторяю, максималисты, нам подавай все перемены - политические, экономические, социокультурные - немедленно, и в то же время (нельзя об этом забывать) мы ведем перестройку на волне консервативного массового сознания...

"Старая богословская идея о греховности половой жизни, - читаем мы в коновском "Введении в сексологию", - превратилась в массовом сознании в прочное убеждение, что у всякого, кого интересует "секс", у самого что-то по этой части не в порядке".

И в Севастополе не обошлось без вопросов типа: "Что лично вас побудило (заставило) заниматься проблемами изучения секса?"

Академик сексологической академии пробовал отшутиться: мол, седина в бороду, бес в ребро. Но аудитория настаивала на ответе всерьез, и ему пришлось рассказывать о своем пути в науке, о том, что многие существенные, принципиально новые знания о человеке добываются на стыке разных и очень далеких друг от друга наук, что самою логикой научного познания он был поставлен перед необходимостью исследования человеческой сексуальности, что люди, которые ее изучают, хотят не просто объяснить эту сложную сферу общественной и личной жизни, но и сделать ее более благополучной и счастливой.

Собственно, в книге Кона это уже объяснено, но, несмотря на два ее издания массовыми тиражами, в том же Севастополе я видел ее только однажды в отделе книгообмена на Морской, владелец мечтал получить за нее "Двадцать лет спустя" Дюма или один из романов об Анжелике. Поэтому продолжу прерванную цитату: "Вообще говоря, заинтересованность ученого в том или ином предмете нередко стимулируется какими-то его личными проблемами. Однако так бывает далеко не всегда, да и сами эти проблемы могут быть разными. Никто не думает, что физиологией питания занимаются обязательно обжоры (а может быть, язвенники?), языкознанием - косноязычные, а криминологией - потенциальные преступники. К тому же сексуальность - предмет общеинтересный, а проблема "нормы" здесь особенно сложна. Одному собственная сексуальность кажется "чрезмерной", другому - "недостаточной". Наличие каких-то личных проблем, если только они осознаны, в принципе не исключает возможности их объективного исследования".

Что и говорить, сексуальность - предмет общеинтересный. Иначе не меняли бы в севастопольском книжном военторге серьезный научный труд на общедоступных исторических романистов (и успешно, через три дня "Сексология" с витрины исчезла). Общеинтересный не значит общепонятный. Непонятного в сексуальных взаимоотношениях, сужу по письмам читателей, по запискам из зала во время выступлений, немало. Но кому-то давно все понятно - ив техничетком аспекте, и в идеологическом плане. Ясно и понятно, что вся эта зараза (вакханалия, половая распущенность, порногеноцид и т. д. и т. п.) пришла к нам с Запада. ""Сексуальная революция" на Западе, - объясняет ленинградский юрист в ленинградской газете причины роста числа изнасилований, - о которой все наслышаны, на самом деле схлынула много лет назад, оставив после себя разбитые семьи, болезни, бессилие, бесплодие и, наконец, СПИД. Уже давно и в США, и в европейских странах существуют в довольно строгие нравственные нормы. Там общество извлекло свои уроки из содеянного. Но теперь та же беда, "свобода нравов", докатилась до нас, как до глухой провинции".

Все наслышаны о сексуальной революции, но представляют ее по-разному. Непримиримые борцы с тлетворным влиянием Запада склонны обвинять ее в самых тяжких грехах - от разбитых семей до увеличения сексуальных преступлений. Так что же это - благо или зло? Сформулирую вопрос несколько иначе: чего больше в этой революции - разрушения или созидания, ведь всякой революции присущи эти полярные начала? Да и революция ли это? Один рецензент вашей, Игорь Семенович, книги, отметив, что сам термин "сексуальная революция" вы берете в кавычки, вопросил: "Остается неясным: то ли сдвиги в половом поведении не заслуживают такого громкого имени, или автор вообще не видит в них ничего революционного?"

- Само понятие "сексуальная революция" я брал в кавычки по одной причине, - говорит И. Кон. - Речь идет об очень сложном социальном процессе, который включает в себя тенденции разной длительности. В одних случаях это эволюционный процесс, который начался в восемнадцатом веке и продолжался полтора-два столетия, в другом - очень быстрые, радикальные перемены, пришедшиеся на время после второй мировой войны, и в особенности - бурные сдвиги в шестидесятые годы. Сексуальная революция - противоречивый процесс. С одной стороны, это более светское, терпимое отношение к сексуальности, понимание того, что она представляет собой важный аспект общественной и личной жизни, одно из проявлений свободы. С другой стороны, негативные вещи, связанные с тем, что одни, запретительные, нормы потеряли свое значение, рухнули, а новые нормы внутреннего регулирования еще не сложились. Вот почему когда люди говорят о сексуальной революции, то часто не понимают друг друга, ибо вкладывают в это понятие разное содержание. Поэтому, употребляя данный термин, надо всегда уточнять, о чем собственно идет речь. Тот же факт, что положительные эволюционные сдвиги в этой области имели место, никаких сомнений вызывать не может.

Согласно традиционной, христианской, морали, которая определяла официальное поведение (хотя в быту все было иначе, всегда существовала контркультура и т. д.), секс - явление отрицательное. Секс, эротика - это всегда плохо, от лукавого. Негативное отношение к сексуальности окрашивало европейскую культуру, особенно нового времени. В более ранние периоды, в средние века, дело обстояло иначе: существовали двойные нормы поведения, наряду с официальной аскетической культурой существовала народная, карнавальная, смеховая культура, в которой многие запреты из официальной сферы не действовали, и это тоже было легально. И главное завоевание сексуальной революции - растущее понимание в обществе того, что в своем обыденном сознании люди знали всегда: сексуальность - это источник удовольствия, радостей, стыдиться их не надо, бояться их не надо. Это связано с общей переориентацией культуры. На первое место выходит индивид с его многообразной жизнью. Реабилитировано тело, реабилитирована чувственность. Идея противоположности телесного и духовного, как низменного и возвышенного, причем низшее должно подавляться высшим, оказалась пересмотренной практически и теоретически. Обнаружилось гораздо большее разнообразие форм сексуальной жизни, к ним стали относиться с большим пониманием, более терпимо.

Понимание и терпимость применительно к сексу нередко называют у нас вседозволенностью. Да, волны сексуальной революции принесли много пены. Но давайте разберемся в том, что считать тут дозволенным, а что недозволенным...

"Разрешено, дозволено все, что не запрещено законом" - фундаментальный принцип правового государства. Другое дело, что не все разрешенное и дозволенное - хорошо и необходимо, потому что, кроме норм права, которые охраняют только фундаментальные интересы общества, существуют еще нормы морали и эстетические нормы - люди всегда старались строить свою жизнь, в том числе и сексуальную, по законам красоты. Помимо этого есть индивидуальные предрасположения, склонности. То, что хорошо для одного человека, абсолютно неприемлемо для другого. И, коль скоро речь идет о поведении пары, это накладывает опредёленные ограничения. Первое правило поведения в постели: "Все жанры хороши, кроме скучного". Делать надо то, что тебе нравится, что интересно тебе, а не то, что кажется правильным и допустимым княгине Марье Алексевне. Но тут же возникает второе правило, ограничивающее первое: "Хорошо только то, что хорошо двоим". Неприемлемое для вашего партнера автоматически становится неприемлемым для вас. Человек, любящий своего партнера, отказывается от соблазнов, неприемлемых для партнера, либо меняет партнера, если соблазны для него непреодолимы, потому что с этим человеком ему хорошо всюду, но плохо в постели.

Наша критика вседозволенности очень характерна для советского стиля мышления. Ярлык вседозволенности как идеологическое клише возник не сегодня, а в самые застойные времена. По существу это была идеологическая защита тоталитарного общества, в котором человеку ничего не дозволено. Нормальное же состояние - именно состояние дозволенности. "Разрешено все, что не запрещено законом". Люди сами в своей среде, с учетом норм морали, своего понимания красоты и своих индивидуальных пристрастий, решают, что из громадной сферы дозволенного они будут себе позволять, а чего делать не будут.

Сексуальная революция прежде всего поменяла знак. Сексуальность, которая раньше была в подполье, хотя всегда воспринималась положительно в личной жизни, стала и нормой официальной культуры.

Никакого отбоя в этом отношении на Западе не произошло. Главное завоевание сексуальной революции - принцип свободы, принцип индивидуализации и многообразия форм сексуальности. Он остается неизменным. Что изменилось? Прошло первое опьянение этой свободой. У свободы всегда есть два измерения - то, от чего человек хочет освободиться, и то, для чего человек хочет освободиться. Начинается все всегда с отрицания - снимаются всевозможные ограничения, запреты. Но в следующий момент неизбежно возникают вопросы: для чего это нужно, что я хочу, что я теперь могу? Естественно, чем сильнее угнетение, тем сильнее хочет человек от него избавиться, тем активнее, энергичнее освобождается он от оков. На первых порах наибольшие сдвиги произошли в сексуальном поведении женщин, так как они находились в наиболее угнетенном состоянии и им хотелось, им надо было доказать себе, какие они теперь свободные и раскованные. Особенно это характерно для Америки, для Соединенных Штатов, страны пуританской, ханжеской таковой, кстати, она не сейчас стала, как полагают некоторые наши наблюдатели, а всегда была. Запреты там взрывались с наибольшим шумом и, естественно, вонью. Многие люди начинали демонстрировать свою необычную сексуальность, шокируя публику. Когда упоение прошло, это перестало быть интересным. Стало ясно, что чисто чувственная сексуальность не отменяет и не заменяет потребности в любви, в психологической интимности, которая предполагает длительный союз - и не только тела, но и души. Традиционные старинные романтические идеалы нежности, верности, любви, отодвинутые псевдореволюционностью, всегда сопутствующей всякой глубинной революции, стали снова осознаваться как непреходящие ценности. У людей, которым запрещается гораздо меньше, уже нет необходимости что-то демонстрировать своим сексуальным поведением.

Но либерализация сексуальной морали привела и к очень неприятным последствиям. Экстенсивные связи со случайными партнерами вызвали новую волну венерических заболеваний. Началась эпидемия герписа - это не самое страшное венерическое заболевание, однако оно очень плохо лечится. Ну и, конечно, СПИД. Он появился вовсе не в результате сексуальной революции. Вирус этот существовал и раньше, но поскольку он передается в основном половым путем, эта сфера жизни стала привлекать пристальное внимание, вызвала тревогу. Люди консервативного склада увидели в СПИДе чуть ли не божью кару за грехи. Другие были не столь прямолинейны, но к сексу начали относиться с подозрением, как к чему-то грязному, низменному, недостойному.

В общественном сознании произошел определенный перекос, неоднозначный перекос. С одной стороны, эпидемия СПИДа стала для Соединенных Штатов Америки мощным стимулом для того, чтобы наконец начать в школах надлежащее половое просвещение. Когда в этой ханжеской стране в конце 60-х годов шли дискуссии о половом просвещении в школах, американские ультраправые, очень похожие на наших отечественных "патриотов", решительно этому воспротивились. Я хорошо помню, как в 1968 году один из лидеров профашистского Общества Джона Берча говорил, что половое просвещение в школах - "грязный коммунистический заговор с целью подрыва духовного здоровья американской молодежи". В результате консервативного давления им удалось заблокировать введение полового просвещения в большинстве школ, и страна оказалась в тяжелом положении. Конечно, нам с ними не равняться ни по ханжеству, ни по консерватизму - мы занимаем первое место в мире по абортам, а они по тому же показателю - первое место среди цивилизованных стран. Не может быть контрацептивной культуры у подростков без сексуального просвещения и сексуальной культуры. Не может быть и профилактики СПИДа без этого. Школа тут - и у них, и у нас - оказывается не всегда эффективна, и поэтому необходим прямой, открытый разговор в средствах массовой информации, прежде всего на телевидении.

С другой стороны, ожили традиционно-консервативные взгляды на секс. Бытового поведения это не меняет, люди по-прежнему стремятся к нему как к источнику наслаждения, радости, но создается двойственность ориентации, затрудняется сама возможность серьезного разговора об этих проблемах. Влиятельные консервативные организации на Западе во всех злоключениях современного общества винят либерализацию половой морали, появление обнаженного тела на экранах телевизоров, в фильмах и так далее. Но там есть плюрализм. Не декларированный, а реальный. Существуют программы и места для просмотра таких фильмов, рассчитанных на разные категории людей. Вам предлагают посмотреть, но не навязывают. Вы выбираете сами, в соответствии со своими вкусами, интересами. Вначале, когда была отменена цензура, сняты барьеры, препятствующие показу эротики, она заполонила всю публичную сферу, и, естественно, многих людей это раздражает, выводит из себя. Действительно, одному это надо, а другому совсем не надо.

Если перевести проблему в плоскость личного восприятия, то надо отметить, что эротика - дело весьма интимное и весьма индивидуальное. У каждого человека есть свои излюбленные приемы, позиции, образы. Это либо то, что он практикует, либо то, чем он вдохновляется, но по каким-то причинам не решается употреблять. Образы, соответствующие вашим индивидуальным запросам, кажутся вам красивыми, приемлемыми. У другого человека эротический набор может быть иным. У меня он может вызывать неприятие, даже отвращение - скажем, анальные контакты. Они существовали во все времена, известна их физиология, известно, почему они могут доставлять удовольствие. Одним доставляют удовольствие, а у других демонстрация подобных сцен вызывает отвращение. Поэтому здесь необходима определенная дифференциация. Надо предоставить людям возможность потреблять интимные по самой своей природе вещи в кругу себе подобных или сугубо индивидуально.

Сейчас на Западе порнокинотеатры пустуют. Люди предпочитают ходить в секс-шопы, выбирают по каталогам кассету видеофильма и смотрят наедине или вдвоем, не навязывая фильм тому, кому он был бы противен. Что касается законодательных ограничений, то они распространяются только на несовершеннолетних. Особенно строги они в отношении использования детей в качестве актеров в порнографических лентах, сниматься в них имеют право лишь достигшие восемнадцати лет. Разумеется, существует нелегальный рынок, но в разрешенных законом зрелищных заведениях, магазинах по продаже кассет в США, ФРГ, Франции, Швеции вы детской порнографии уже не увидите.

Мы зачастую просто не понимаем разницу того, что у нас и что у них. В одной из статей в нашей прессе было написано о моральной цензуре в Швеции, о строжайших запретах на эротику. На самом деле там совершенно другая ситуация. Швеция была первой страной, где произошла сексуальная революция. Обнаженное тело давно является там уважаемым предметом. Но именно потому, что тело перестало быть только сексуально-эротическим объектом и в этом качестве никак не табуируется, возникли запреты совершенно иного порядка - на использование тела в коммерческих целях. В США, скажем, вся реклама строится на использовании обнаженного тела с эротическими обертонами, в том числе реклама товаров, не имеющих никакого отношения к сексу. В Швеции поднялись на более высокую ступень и запрещают подобное. Те же конкурсы красоты, которые у нас проводят, вызывают у западных феминисток, у шведских в частности, резкие возражения, "Почему женское тело?" - спрашивают они. Это же типично сексистская идеология: на женщину смотрят как на объект для демонстрации, для вожделения. Замечу попутно, что наше общество - самое сексистское из всех принадлежащих к европейской культурной традиции. Советские люди поражают иностранцев своей убежденностью в том, что все природные половые различия являются абсолютными, отсюда, в частности, распространеннейший у нас взгляд, что женщины в художественном творчестве, науке, политике никогда не могут - так, мол, генетически запрограммировано! - достичь тех же высот, что и мужчины, что их место - в семье, на кухне и т. д.

Ссылаясь на зарубежный опыт, многие наши граждане его совершенно не знают и часто истолковывают противоположным образом. К тому же, интерпретируя этот опыт, не следует забывать о западном плюрализме. Там высказываются самые разные точки зрения, но нужно различать, какие из них подкреплены авторитетом науки, а какие выражают взгляды малообразованных людей. Со ссылками на "западных ученых" в советских газетах печатаются статьи о пагубности коммерческого эротизма, будто бы дурно влияющего на здоровье мужчин и женщин - одних он делает импотентами, других бесплодными. Здесь все перевернуто вверх ногами. Но зарубежных ученых, которые утверждали бы подобное, не существует.

Как все происходит на самом деле? Когда в Дании, а потом и в ряде других западных стран были сняты запреты на порнографию (и никто их, кстати, снова не вводил), то резко снизилось количество половых преступлений, а затем эта индустрия стала терять свои прибыли - публика перестала ходить в соответствующие заведения. Кто туда ходит, когда они общедоступны? Человек, испытывающий потребность в дополнительном сексуальном стимулировании. Какое-то время ему помогает, но затем перестает помогать - это тоже не панацея. То есть все наоборот: не эротические картинки и фильмы снижают потенцию и вызывают психологические трудности, а наличие каких-то психосексуальных проблем порождает потребность в дополнительном стимулировании. Но оно оказывается недостаточным, требуется что-то более сильное. Словом, здесь такая же логика, как во всех сферах жизни, ничего сверхъестественного тут нет.

Когда говорят об изнасилованиях и связывают их с сексуальной революцией, то это тоже неверно. Судя по тому, что пишут некоторые наши криминологи об изнасилованиях, они не понимают, о чем идет речь, потому что неграмотны сексологически...

В профессиональной литературе о сексуальном насилии существуют только две точки зрения. Первая: сексуальное насилие никогда не мотивируется сексуально. И вторая, она кажется мне более убедительной: в каких-то случаях может быть сексуальная мотивация, но она вторична. Главная же мотивация сексуального насилия та же, что и насилия вообще, - это проявление ярости, гнева, злобы, мести. Сексуальные же формы насилие принимает вовсе не потому, что секс стал более доступным, чем в прошлом, а потому, что в глубинах человеческого сознания он по-прежнему воспринимается как нечто грязное, постыдное и совершить над человеком сексуальное насилие значит предельно унизить его.

Мы подробно говорили с ученым о сексуальном насилии как о псевдосексуальном поведении, о распространенности его в подростковой среде. Я прибегаю к самому сжатому пересказу, так как теме насилия посвящена специальная глава в книге, куда вошли некоторые положения "из Кона". Чтобы сохранить логику беседы для читателей, упоминаю и об этом сюжете - без него непонятен, не подготовлен новый виток нашей беседы - о видеосалонах как распространителях заразы, поставщиках сексуальных насильников, растлителях малолетних. Любопытно, что крутящимися в бесчисленных видеосалонах лентами с поэтизацией насилия всех видов, порнографии и эротики объясняют всплеск подростковой преступности - и не только подростковой - педагоги и... сами насильники. Известный наш учитель-новатор В. Шаталов из Донецка написал в "Советском спорте": "Краткая фабула ЧП, потрясшего миллионный город: пятнадцатилетний донецкий школьник Игорь изнасиловал шестилетнюю девочку по имени Оксана, которую видел первый и последний раз в жизни... Взяться за перо меня побудило простодушное признание убийцы-недоросля: "всему этому" он, оказывается, обучался в видеосалонах одного из Дворцов спорта. Насмотрелся садистских фильмов, эротики - и простой, как мычание, биологический инстинкт легко взял верх над неокрепшим рассудком". Иркутский убийца-насильник врач Кулик тоже обвинял в своих "срывах" жестокий мир, где "властвует видеопорнография". И с другого континента, американского, рекордсмен-насильник всех времен и народов Тед Банди во всем, что случилось с ним (на его счету сто жертв), также обвинил порнографию, подогревшую его опасные природные импульсы, стеллажи порнопродукции в магазинах, порнографические фильмы, живописующие насилие. И наши, советские, врачи-сексологи подтверждают, что многие преступники (Кулик тут не исключение) видят одну из причин своего преступления в тлетворном влиянии видео, хотя они, врачи, не расценивают влияние эротических фильмов как однозначно отрицательное, более того, считают их полезной школой для молодых супругов, правда оговаривая, что все зависит от индивидуальных особенностей психики и физиологии каждого человека.

Одно дело - школа для молодых супругов, другое - "школа" для пятиклассников, табунящихся в этих салонах. Одно дело - высококлассная, художественная эротика, другое - вульгарные, второсортные поделки кич-культуры, которые демонстрируют в салонах всего за рубль - универсальная такса по всей стране. Одно дело - сексуальная сцена в серьезном фильме-исследовании наших нравов "Маленькая Вера", другое - когда малоталантливые, но хваткие киноребята из отечественных студий стараются заголить в своих лентах как можно больше киногероинь. Я согласен с великим хореографом Морисом Бежаром, что нет занятия скучнее, чем смотреть на чужой секс, но "по долгу службы", работая над книгой о сексе, похаживал по видеосалонам разных городов и поселков и ужасался не виденному на экранах, а сопящему, улюлюкающему, восторгающемуся залу, состоящему в основном из незрелых во всех смыслах юнцов. Я совсем не уверен в объективности причинно-следственной связи между видео и насилием. Я против того, чтобы пылающие гражданским негодованием кино- и театральные критикессы устраивали вселенскую смазь нашим искусству и науке (профессору Кону тоже, между прочим, достается!), будто бы пичкающим невинное население громадной страны "тотальным открытым сексуальным наркотиком". Но, согласитесь, Игорь Семенович, проблема тут есть, и весьма серьезная, - я не о "тотальном наркотике", а о видео, об эротике и порно, которые бесконтрольно смотрят наши дети.

- Проблема, безусловно, существует, - соглашается ученый. - Но она вовсе не в том, что распространение сексуального насилия связано с коммерческим эротизмом. Другое дело, что на Западе часто в фильмах, в искусстве поэтизируется насилие. Вот это очень опасно, и этого нам надо стараться избегать. Но запретами тут ничего не сделаешь. Это не значит, что не должно быть никаких возрастных ограничений для просмотра определенной продукции. Они должны быть у нас, как есть они и на Западе, в тех же Соединенных Штатах Америки. Когда я был там в 1988 году, то в течение двух ночей патрулировал город Миннеаполис. Один раз - с сержантом полиции, другой раз - с очаровательной женщиной, занимающейся проблемами детской проституции. С сержантом мы заходили в разные сомнительные заведения, и нигде я не видел подростков. Спросил об этом у полицейского. Сержант, который одновременно читает курс юношеской психологии в одном из местных колледжей, службу в полиции совмещает с учебой в аспирантуре местного университета, сказал: "А их здесь невозможно увидеть. Они здесь не бывают. Хозяин знает, что при первом же появлении подростков у него в заведении он будет крупно оштрафован, а при повторном нарушении лишится лицензии. Кстати, у заведения, где мы только что побывали, новые хозяева. Прежние пробовали обойти закон, но с законом шутки плохи. Мы неукоснительно следим за тем, чтобы подростков здесь не было".

Мы свой праведный гнев часто обращаем совсем не по адресу. Наша страна практически безоружна перед лицом СПИДа, это мало кого волнует, разве что некоторые ведомства... Стоит же в советских фильмах появиться эротическим сценам, как поднимается шабаш: как посмели, кто допустил, кто пропустил?.. Подобная реакция - типичный пример застойного мышления. То, что у нас делают в этом смысле, - это кровопролитные ожесточенные оборонительные бои на "линии Мажино". Обороняющиеся не заметили, что ее никто уже и не собирается штурмовать, ее давно обошли. Поэтому, когда я слышу пламенные призывы сдержать проникновение секса, эротики, мне делается скучно и совсем не хочется помогать защитникам "линии Мажино". Читаешь такие проникновенные статьи, и кажется, что люди защищают свое право на персональную замочную скважину. Пишут, что у нас еще вчера не было никакого эротического искусства, а пришла гласность и отворила ворота, но это неправда. Эротика была недоступна для широких масс, а начальство ее имело и потребляло. Вспомните Галича: "А ночами, а ночами для ответственных людей, для высокого начальства крутят фильмы про блядей". Совершенно точная констатация факта. Лицам, лишающимся разнообразных привилегий - от закрытых спецраспределителей до спецсеансов, - можно только посочувствовать. И когда злобствуют по поводу того, что это теперь могут посмотреть все, то злобствуют против демократии и требуют вернуть им их персональные замочные скважины - "мне можно, я идейно выдержанный, я морально устойчивый, я все пойму правильно, а населению нельзя, оно поймет неверно".

Низкопробной эротики, надо признать, у нас навалом. Кинематографисты кинулись снимать запретное еще вчера, но получается пошло, некрасиво, антиэстетично. И на Западе, к слову, где богатые традиции эротического киноискусства, подобные сцены редко удаются. Нужны высокая культура и талант художника. Я не считаю себя знатоком и даже любителем эротического кино, но лучшие эротические сцены я видел в нормальном хорошем кино про жизнь, где рассказывают о человеческих чувствах, страстях, мечтах, драмах. А в специальных эротических фильмах мешает нарочитость этих сцен. "Эммануэль" считается хорошим, красивым, даже нормативным эротическим фильмом. Не знаю, как вы, а я с удовольствием смотрел только первый фильм "Эммануэль" - красивое тело, прелестно снято... А дальше было невыносимо скучно, одно и то же, одно и то же, однообразно...

Запреты, повторяю, в любом случае не решат проблемы. Главное - дать людям хорошее. Нет своего - надо взять чужое, но только высокие образцы, классику. В мире издано столько прекрасных альбомов классического изобразительного эротического искусства, почему бы нам их не переиздать? И потом - что значит "нет своего"? Русские имеют собственную эротическую культуру, только мы ее плохо знаем. Если мы по-ханжески относимся к наготе, к человеческому телу, к эротике, то неизбежно отдаем это все, как говорится, в грязные руки, и никакие запреты не спасут.

"Задаю себе вопрос: отчего вдруг развитие демократии ударило по нравственности, морали, целомудрию, духовности?"

Это не я задаю вопрос, а режиссер и актер Ролан Антонович Быков. И не себе, как Ролан Быков на первой странице "Комсомолки", а вам, уважаемый профессор, я его задаю. И хотя догадываюсь, что вы не нуждаетесь в подсказке, отвечаю (опять-таки не я, а Быков): "Отвечаю: потому что демократия без культуры - это явление суровое. Потому что мы это понятие - демократия - на уровне обывательском опошляем. Подменяем демократию всеобщим дележом". Демократия без культуры, согласен с Быковым, явление суровое. А сексуальная революция без культуры - разве менее суровое? Многие искривления, гримасы, казусы - плоды нашего непросвещения, нашего бескультурья. Как тут быть? Как повысить культурный потенциал сексуальной революции, шествующей по одной шестой суши земного шара? И как вести сексуальное просвещение с учетом местной специфики? Искать ли здесь сейчас, когда происходит новая встреча культуры и веры, союза с духовенством, церковью, или рассчитывать на их содействие светской культуре в "греховном деле" не приходится?

- Здесь, по-моему, неверная исходная посылка. Причем это касается не только сексуальности, но и всего остального. Демократизация ничего нового сама по себе не создает. Она только обнаруживает, проявляет то, что ранее существовало подспудно, скрыто. Нам сейчас не нравится состояние нашего общества, мы сами себе не правимся - агрессивные, жестокие, озлобленные, не умеющие вести полемику, не умеющие слушать других. Это не развитием демократии порождено, не перестройкой и гласностью, это давно при нас. Но мы были воспитаны в духе лицемерия (сексуальность - частный случай), для нас было совершенно естественно думать одно, говорить другое и делать третье. Мы всегда создавали хороший имидж - говорили правильные слова, все как один были коллективистами, дружно осуждали порнографию. По мере развития демократизации и гласности люди начинают не стесняться говорить о том, в чем раньше бы ни за что не признались, делать то, на что раньше бы не решились. Иногда это очень хорошо, но в некоторых случаях отвратительно. Лезут все накопившиеся нечистоты, которые чохом, скопом наши ревнители морали называют "порнографией".

Между тем порнографическое сознание, если о нем всерьез говорить, есть подростковое сознание. А подростковое сознание по сути своей порнографично. Почему? Да потому, что эротические художественные образы всегда синкретичны, это искусство, дающее целое; в отдельных эротических деталях, включенных в комплекс человеческих переживаний, нет ничего постыдного. А порнография, рассчитанная на вполне определенные физиологические реакции, примитивна и аналитична, ее задача - показать как можно больше деталей. Половой акт в порнографических фильмах показывается так, что мы можем рассмотреть такие вещи, каких в жизни никогда не видим. Это не запрещено видеть, но это не всем интересно. Подросток же, именно потому что он еще не в состоянии вообразить богатство человеческих контактов и телесных переживаний, воображает как раз отдельные детали полового акта, они гипертрофированы, поэтому его сознание порнографично, и если нет образов, которые его будут питать, он сам их придумает.

Представление о том, что порнографические картинки развращают подростков и без таких картинок не было бы никаких проблем, - ложное представление. Существует подростковая гиперсексуальность, повышенная возбудимость и так далее. Если готовых рисунков не будет, сами нарисуют. И рисуют, изобретают. Надо нам к этому трезво относиться. К сожалению, у взрослых зачастую подростковое восприятие. Типичный пример: добрая половина населения нашей страны из-за одной постельной сцены, превосходной сцены - сексуальной, но не эротической в контексте фильма "Маленькая Вера" - восприняла весь фильм как эротический. Так пятиклассники хихикают, когда учитель объясняет им про тычинки и пестики, а взрослому человеку даже в голову не придет, что в этом есть что-то сексуальное. И вот люди, которые не вышли в этой области из подросткового возраста, при малейшем намеке на сексуальность, на какую-то интимную откровенность, воспринимают лишь "тычинки и пестики", всего остального не замечают.

Именно для взрослых требуется хорошая эротическая культура. Тогда постепенно люди будут привыкать и научатся воспринимать какие-то вещи, кажущиеся им сегодня вызывающими, спокойно. Но это длительный исторический период. Понятия пристойного и непристойного соотносятся не только с сексуальной, но и с общей художественной культурой, с культурой народа. В свое время скандал с "Завтраком на траве" Манэ был не просто художественным скандалом. Картина вызвала большое общественное негодование, хотя западная живопись к обнаженному телу приучена с незапамятных времен. Но в классическом искусстве обнаженной натуре все гармонировало на полотне, все остальное было сделано в таком же ключе, а здесь обнаженная женщина находилась в окружении одетых мужчин и, стало быть, это была не женщина из общества, а проститутка... Время прошло, и мы смотрим на "Завтрак на траве" спокойно. Не все, правда, смотрят на наготу на художественных полотнах и эротических фото спокойно. Помню другой скандал, уже не в Париже в прошлом веке, а в Ленинграде, в середине 50-х годов нашего века. В Лениздате готовили к печати брошюру И. Ф. Смольянинова о прекрасном, и автор хотел проиллюстрировать ее репродукцией Венеры Милосской, но был обвинен чуть ли не в порнографии. Потребовалось вмешательство секретаря обкома по пропаганде и агитации, и только после того как тот дал авторитетное разъяснение, что это классика, а не порнография, брошюра вышла в свет в том виде, как была задумана.

Между прочим, и до 1917 года у нас с этими вещами было сложнее, чем на Западе. Дело не в особенностях православия, в большей жесткости православных канонов, а в том, что в новое время на Руси эротическое искусство (науки это меньше касалось, если вообще касалось) должно было бороться на два фронта. На Западе у него был лишь один противник - консервативные религиозные круги. В России - правый фланг тот же самый, только значительно сильнее, потому что церковь была тесно связана с государством и пользовалась репрессиями государственного аппарата. Кроме того, мощная оппозиция слева. Вся революционно-демократическая критика была очень догматической. Русской интеллигенции к тому же весьма свойственно мессианское понимание собственной роли, и, призывая отдать все на благо народа и общества, эти люди воспринимали вечное, человеческое, включая интимный мир, как что-то от лукавого. Они обрушивались не только на чувственность, с подозрением относились даже к лирике, травили Полонского, Фета... Считалось, что любовная лирика, не говоря уж о чувственности, уводит от борьбы за высокие идеалы, за общественное переустройство.

Наследственность, как видите, отягощенная, так что, повторяю, требуется время. Сменится несколько поколений, прежде чем секс и эротику мы будем воспринимать уравновешенно, как и подобает цивилизованным людям. Стратегическая задача тех, кто изучает эту сферу жизни и работает в ней - обеспечивать общий уровень сексуальной культуры, тот минимум, без которого нельзя, то, что требуется практически. Что касается эротического искусства, соотношения эротического и неэротического в искусстве, то это само образуется, появятся новые художники, картины, фильмы, спектакли. Сейчас тут много безвкусного, бездарного. Я видел снятую на видео сцену с первой выставки "Эротический театр" (могу перепутать название), где обнаженную женщину обмазывают кремом - редкая пошлятина. Если бы ее облизывали, было бы еще интереснее...

Свою стратегию повышения общего уровня сексуальной культуры, полового просвещения мы должны строить, исходя из опросов общественного мнения, с учетом местной специфики, национального своеобразия, религии, которую исповедует местное население.

Какие практические шаги по решению этой стратегической задачи мы сделали? Во-первых, создали ассоциацию "Семья и здоровье". Во-вторых, вступили в Международную федерацию планируемого родительства, которая оказывает помощь в обобщении опыта полового воспитания. Десять лет мы собирались с духом и, наконец, вступили. И при первой же встрече с ее руководителями я попросил познакомить нас с материалами по проведению полового просвещения в мусульманских странах. Очень интересным оказался опыт Турции, где начали с того, что собрали духовенство, двести человек, объяснили им ситуацию. Они поняли, одобрили, после чего половое просвещение, включая информацию о противозачаточных средствах, было включено в школьные программы.

Вероятно, и у нас возникнут те же проблемы. Вероятно, и нам придется искать контакты с церковью. Вряд ли русская православная церковь будет тут либеральна, скорее всего ее позиция будет ближе к позиции католической церкви, чем лютеранской, но тем не менее и здесь возможен какой-то диалог. Например, о средствах профилактики СПИДа. Скажем, такая консервативная в этих вопросах церковь, как католическая, уже двадцать лет назад ввела в своих школах, при костелах - я видел это и в Риме, и в польских городах - уроки сексуального просвещения, какие мы, даст Бог, лишь в будущем организуем в наших светских школах.

Наши ведомства перекидывают все это друг на друга. Недавно я видел по телевидению какую-то большую передачу о нашем народном образовании, и Геннадий Алексеевич Ягодин, председатель Госкомитета по образованию, говорил о половом просвещении исключительно на уровне общих мест. А когда дошло до дела, он сказал: думать, что введение школьных курсов по подготовке к семейной жизни решит какие-то важные проблемы, - наивно, и перешел к очередным вопросам. Так кто же, я вас спрашиваю, будет заниматься половым просвещением, если не ведомство просвещения? Согласен с тем, что никакие школьные курсы проблем не решают, но без них вести систематическое половое просвещение просто невозможно.

С телевидением тоже определенные сложности. Все-таки массовое телевидение не годится для того, чтобы во всех деталях показывать, скажем, как пользоваться презервативами и прочими контрацептивами. Может быть, и до этого дойдет, но лично меня такая детализация будет шокировать. А тут как раз очень важны детали, практические навыки. Я предпочел бы, чтобы подобные передачи медицинского толка транслировались по специальным каналам.

Почему вообще я, социолог, культуролог, хлопочу о контрацепции, о том, чтобы сбить волну беременности среди несовершеннолетних, занимаюсь другими подобными сюжетами? Да потому, что у нас, к сожалению, ни на одном уровне не понимают, что речь идет о социальных проблемах, а не о медицинских или педагогических. При решении этих вопросов надо принимать во внимание и политические факторы, и этнические, и религиозные, вести диалог и находить разные приемлемые формы для разных сред. Централизация здесь невозможна. Из центра мы должны только наметить стратегические ориентиры, а делаться все должно на местах.

Беседа-лекция, проходившая в академическом ключе, так бы, плавно, очевидно, и закруглилась, если бы бес не подтолкнул меня поинтересоваться, каково было кабинетному человеку, ученому теоретического склада, плодовитому писателю стать практиком и организатором, своего рода координатором всех разновекторных сил, течений, направлений, движений, имеющих отношение к сексуальной культуре, сексуальному просвещению, сексуальному воспитанию. И что для него важнее - написать то, что он задумал, или добиться практических изменений, сдвигов, чтобы наша общая жизнь приобрела более осмысленный нормальный вид?.. И как, скажите на милость, все это успеть?

Да, тут я дал маху. Разве можно было спрашивать прирожденного, уникального, неповторимого просветителя, вынашивающего мысли в кабинетной тиши, чтобы собрать их под переплеты книг, каково ему жить вне своего кабинета, в бесконечных разъездах, совещаниях, интервью, устроении, пробивании всевозможных практических дел? Но я понял это слишком поздно. Действительный член двух академий, хоть и был выведен из душевного равновесия бесцеремонным вопросом интервьюера, раскрылся - нет худа без добра - не только как ученый, умеющий нетривиально мыслить и продуцировать новое знание, но и как человек мятущийся, мучащийся, разочаровывающийся, сомневающийся в необходимости своего труда для сегодняшнего дня.

- Я по характеру своему теоретик и проповеднического пафоса лишен, - сухо (каков вопрос, таков тон ответа) заметил И. Кон. - Но некий просветительский элемент присутствует во всем, что я делаю. Во всех своих книгах до перестройки я совершенно сознательно занимался еще и просветительством, то есть развивал не только интересные мне мысли, но и считал своей обязанностью поделиться с читателем тем, что я знаю, тем, что делалось в науке чужой, нашему читателю неизвестной, недоступной. На практические вещи я никогда и не пытался выходить, понимая, что это не моя стезя, да и в застойные годы практические шаги здесь были абсолютно невозможны. Кстати, мое самое главное социологическое сочинение, очень грустное, очень небольшое по размеру - всего одна страничка, - напечатано в одиннадцатом номере журнала "Химия и жизнь" за 1988 год и называется "Что такое Сизифов труд и как с ним бороться". А в последние годы я оказался в очень противоречивом положении и вот сейчас думаю, как из него выйти...

Перестройку я принял всерьез, хотя бы как намерение властей после возвращения из. ссылки Андрея Дмитриевича Сахарова, после январского Пленума ЦК КПСС восемьдесят седьмого, когда идеи экономической эффективности были связаны с демократизацией и гласностью. Я пытался заняться практическими вещами в тех областях, где у меня были, как мне казалось, определенные профессиональные знания. Я хотел сделать две вещи, ради которых готов был пожертвовать собственной научной работой. Во-первых, содействовать возникновению в стране сексологической службы, координировавшей необходимые для практики исследования. Во-вторых, в рамках большой общеакадемической программы по изучению человека обеспечить серию переводов новейших зарубежных работ по разным вопросам - тут и половые различия, и экология развития человека, и одиночество, и смерть, и родительство, и детство как социальный феномен. Называется программа "Человек в междисциплинарной перспективе". Людей с широким научным кругозором не только у нас, но и на Западе крайне мало. Никаких иллюзий относительно того, будто на наши вопросы мы найдем ответы за рубежом, у меня не было и нет. Самое интересное, что происходит сейчас в мире, происходит у нас, и поэтому новые идеи должны возникнуть у нас. Но для того чтобы завтра какой-то неизвестный мальчик мог родить новые реальные идеи, ему надо дать необходимую культуру. Если иностранный журнал или книга существует в одном экземпляре в одной московской библиотеке, ее все равно что нет.

Три года я занимался тем, что пытался пробить две эти практические вещи. В восемьдесят восьмом году после многолетнего хождения по мукам вышла в издательстве "Медицина" моя книга по сексологии, книга доперестроечная, потому что хотя в ней и имеется добротная научная информация, в ней лишь проговаривается вполголоса то, о чем надо было кричать, СПИД лишь только упомянут, в момент сдачи книги в производство он был засекречен. Ни одно из ведомств никак не откликнулось на мои призывы начать работу по организации полового просвещения. Не приступил к работе и межведомственный проблемный совет по вопросам сексологии, хотя я с Ягодиным обо всем договорился. Все уперлось в ставку ученого секретаря, которую так и не удалось выбить.

Теперь о втором деле. Я получил поддержку Академии наук, даже деньги под созданную программу, но сделать практически почти ничего не могу. У издательств нет бумаги, крайне ограничены их полиграфические возможности, и они не хотят браться за новую серию. Это у государственных издательств. Для кооперативных представляют трудности проблемы взаимоотношений с зарубежными партнерами, выплаты гонораров в валюте... Все тонет в наших министерствах, комитетах, ведомствах. Чувствуешь себя совершенно беспомощным. Я никогда в жизни столько не работал, и никогда в жизни у меня не было таких ничтожных результатов. Когда в стране был застой, лично у меня не было простоя. А сейчас сплошная суета - я не могу сказать, что все это абсолютно бесполезно, но моя-то работа не сдвинулась. Поэтому в девяностом году снова решил засесть за свой письменный стол. Буду заканчивать книгу. Возможно, ее не прочитают сегодня. Возможно, она не очень пригодится и завтра. Но послезавтра она будет востребована. Кто-то ведь должен работать и на послезавтра...

Что касается всего остального, решил так: когда дозреет - сделают, а если спросят - отвечу, помогу. Мы все тонем в суете. За этим стоит эйфория начала перестройки: мол, нужно только поднапрячься, и быстренько все сделаем. Но быстренько ничего серьезного не сделаешь. Надо спокойно заниматься своей работой.